Троянда одарила благодарным поцелуем своего щедроговозлюбленного, но наутро, когда она увидела служанку, радость ее померкла: этооказалась негритянка! Мавры и даже негры не являлись в Венеции редкостью:разумеется, в качестве рабов. Только воспоминание о том, что она сама былапрежде рабыней, сдержало ее первый порыв вытолкать Моллу (так звали служанку)взашей. Аретино не спрашивал ее мнения: он просто подарил ей купленную полгоданазад Моллу, как дарил жемчуг, изумруды, шелк, парчу, туфли, кружево… Он ведьне знал, что Троянде тошно будет смотреть на лунообразную, черную с лиловымотливом физиономию африканской великанши, на ее руки: ладони у нее былисмугло-розовыми, а тыльная сторона черной. Уж лучше бы они были сплошь черными!Троянда едва не впадала в истерику от брезгливости, когда эти «ободранные» рукикасались ее кожи.

Но если чему-то она и научилась от старой Гликерии, а потоми в Нижнем монастыре, так это терпению, и постепенно она привыкла терпетьМоллу, ничем не выдавая своего раздражения, тем более что невзрачная негритянкаоказалась на редкость услужливой. Особенно ловка она была натирать тело, а ведьвсевозможные ароматы Востока — мускус, амбра, алоэ, мирра, листья лимонногодерева, лаванда, мята и прочее — считались непременной принадлежностью дамскогоочарования. Благовония доставлялись Троянде в таких количествах, что онаневольно ужасалась, воображая всех знаменитых дам Венеции, которых положениеобязывает использовать ежедневно эти листья, травы, масла. Этих дам было неменьше десяти тысяч (на большее у Троянды просто не хватило знаний арифметики),и стоило представить количество корзин, коробов… кораблей, на которых все этопривозится! Она рассказала о своих соображениях Аретино, и тот, по своемуобыкновению, расхохотался — он всегда смеялся тому, что она говорила, но снекоторым удивлением, как если бы не мог вообразить в ней вообще такойспособности — думать, — и ответил:

— За все это мы должны благодарить дочь византийскогоимператора Константина Дукаса, жену дожа Доменико Сельво. Она держала сотнирабов, занятых только тем, что каждое утро они ходили собирать росу с цветов.Лишь этой росою она могла умываться. Другие сотни рабов умащали ее тело,одевали ее. Когда она стала от множества притираний, косметик и духов гнитьзаживо, венецианцы придали этому значение божьей кары. Но было уже поздно!Такой образ жизни понравился женщинам. Порча стала развиваться со страшнойбыстротой, и проклинаемая мужчинами догаресса Сельво сделалась образцом длядам. С тех пор в венецианской жизни так много любви к красивой внешности,дорогому убранству, богатым тканям, удушающим ароматам, восточным нарядам,чернокожим слугам и золотоволосым женщинам.

Он поцеловал локон Троянды и усмехнулся, увидев испуг в ееглазах:

— С тех пор прошло лет двести, и никто больше не сгнилзаживо от притираний. Зато скольких мужчин возбуждали эти ароматы…

Слова кумира и повелителя решили все. Если амбра, мускус ипрочие душистые запахи нравятся Пьетро, Троянда будет благоухать, как стоцветов сразу. Тут уж Молла оказалась незаменима. И хотя Троянда сама натираласебе грудь, живот и бедра (прикосновения Моллы к этим частям ее тела онарешительно отвергала), но спину, руки и ноги негритянка разминала и натиралазамечательно. Кожа становилась мягкой и нежной, будто цветочный лепесток, дажежаль было прятать под платье это душистое великолепие. Впрочем, новые фасоныплатьев, которые теперь носила Троянда, больше открывали, чем закрывали.Сначала она не понимала, как исхитриться, чтобы платье не свалилось со спины,ведь вместе с грудью открыты были и плечи. Но умение удерживать одеяние лишьзацепившимся за соски пришло само собой, так же как и привычка украшатьдрагоценностями не тело, а волосы. Вся головка ее теперь была усыпанабриллиантами, рубинами, изумрудами, сапфирами, каждая прядка обвиваласьжемчужной нитью. Да, прическа в этом волшебном городе была настоящимискусством. Выяснилось также, что здесь принято подкрашивать не только лицо, нои тело.

Старания Троянды и Моллы не оставались незамеченными, иАретино, глядя на набеленную и подрумяненную грудь своей возлюбленной,частенько цитировал знаменитого Александра Каравайу, некогда преподнесшеговозлюбленной экспромт:

Под взором робким и под взглядом смелым

Пусть расцветают розовым и белым

Бутоны ваших персей. Их краса —

Заря, что истомляет небеса.

И добавлял восторженно:

— Ну, теперь ты настоящая Аретинка!

— Аретинка? — переспросила Троянда, услышав это слововпервые и чуть нахмурясь: показалось или Пьетро и впрямь произнес его снасмешкою? — Что это значит?

— Это значит, — ответил Пьетро, привлекая ее в свои объятия,— что ты — моя. Что ты принадлежишь мне…

И слово «Аретинка» засияло, засверкало, расцвело.

* * *

Ах, он всегда знал, что сказать и как сказать! В концеконцов, это ведь и было начало и конец, альфа и омега, смысл ее жизни:принадлежать Пьетро. Вся жизнь Троянды заключалась в нем… а его жизнь? Уходяпоутру и;! ее покоев (Троянде принадлежали три огромные залы с выходом в сад иеще две гардеробные, туалетная и купальня), он возвращался лишь вечером, а то ипоздно но чью, и Троянде порою становилось до слез жалко своей пропадающейкрасоты. Она читала, наряжалась, глядела в окна, гуляла в крошечном садике, гдебыл фонтан — мраморная статуя вечно плачущей Ниобеи, заросли магнолий и мирты,которые закрывали раскаленное солнце. Она в сотый, в тысячный раз смотрела начудесные картины, столь же наивно-непристойные, сколь и прекрасные, вомножестве украшавшие ее покои, с изумлением разглядывала мужские и женскиетела, изумляясь тому, что кто-то еще на свете способен испытывать любовь истрасть. Она-то думала, что лишь они с Аретино… Не их ли пылкую нежностьпровидели гениальными взорами Тинторетто и Тициан, запечатлев ее в образедругих людей?..

С Тинторетто, Троянда знала, Аретино был в ссоре: художникугрожал ему оружием, когда тот вздумал заступаться за Тициана в споре,случившемся между двумя великими мастерами. Зато дружба с Тицианом окрепла:Троянда знала, что Пьетро нередко бывает на улице Бирирде, где близ церквиСвятого Канчиано жил художник. Разумеется, Троянду Аретино с собой не брал:ведь она была всего лишь Аретинка, а самые знатные люди Венеции, все этиСаммикелли, Нарди, Донато Джиакотти, добивались, как великой чести, приглашенияна ужины к Тициану! И ей оставалось только воображать свой (и Пьетро, конечно)визит к гению, представлять, как она входит через резной портик в громадную темнуюзалу, а потом — прямо в веселый сад, откуда открывается вид на поэтическиелагуны, на отдаленные, едва различимые на небесах вершины Альп…