— Как Эзоп, которого сбросили со скалы, и нищий Еврипид? —возмутился Аретино. — Да где им до меня! Разве за ними ухаживали знать,прелаты, художники? А меня окружают избранные. Мне несут древние реликвии,золотые ожерелья, бархатные плащи, картины, кошельки, набитые экю, дипломыакадемий! Мой бюст из белого мрамора, мой портрет работы Тициана, золотые,бронзовые и серебряные медали, меня изображающие, являют взору посетителей моюфизиономию, которую многие называют грубой и бесстыдной. Изображали Эзопа иЕврипида увенчанными, одетыми в длинное императорское одеяние, восседающими навысоком троне, принимающими почести и подношения народов? Нет! А мое лицо, моиглаза смотрят на венецианцев буквально отовсюду. Я вижу мой образ на фасадахдворцов, нахожу его на футлярах гребней, на оправе зеркал, на майоликовыхблюдах, подобно изображениям Александра, Цезаря и Сципиона. Уверяю тебя,дорогая, что в Мурано особый сорт хрустальных ваз зовется «Аретино». Породалошадей называется аретино — в память о той лошади, которую я получил от папыКлимента и подарил герцогу Фридриху. Канал, омывающий одну сторону того дома,где мы живем, окрещен именем Аретино. Говорят о стиле Аретино; сколько педантовлопнуло из-за него с досады!..

Он задохнулся, захохотал, схватил Троянду в объятия:

— Ну как? Теперь ты понимаешь, что принадлежит!, великомучеловеку?

— Да, да, да! — шептала Троянда, целуя его сколько хваталосил.

Да… но лучше бы Пьетро все-таки писал о любви, подумала она,с дрожью сладострастия вспоминая волшебные слова, которые он вчера, задыхаясь,шептал ей. Но Аретино остался ими недоволен, пренебрежительно вое кликнув:

— Какое жалкое орудие — слово! Иногда тон атласного тела,или светящаяся тень на обнаженном плече, или трепетание света на зыбком шелкепритягивают взор, а в твоем распоряжении только пустые слова, чтобы передатьэто! Нет, орудием влюбленного художника должна быть только кисть. Какаяжалость, что я так и не стал художником! Ты вдохновляла бы меня на бессмертныеполотна, моя Троянда, моя северная роза! Тициан умер бы от зависти!

Троянда вспомнила, как однажды робко намекнула: мол, нельзяли попросить великого Тициана написать ее портрет? Она думала, Аретино высмеетее за самонадеянность, но тот, наоборот, рассердился:

— Вот еще! А вдруг этот donnaiolo тебя сманит? Нет, еще невремя. Может быть, когда-нибудь потом…

Эти слова надолго озадачили Троянду. Как это, интереснознать, ее может сманить Тициан — пусть он и вели кий художник? Ведь онабезраздельно принадлежит Аретино, она любит только его и будет любить вечно.Ради него она оставила монастырь, нарушила все обеты, в его объятиях онаиспытала ни с чем не сравнимое счастье… да как же возможно лишиться этого? Какэто оставить? Как нарушить связующие их узы? Неужто Пьетро считает ее способнойна такое предательство? Да ведь это — куда большее святотатство, чем бегство измонастыря! Ведь сам он на такое никогда не решится, отчего же подозреваетТроянду в нечистых помыслах?

Вот если бы он проводил с нею побольше времени, она ужзаставила бы его позабыть о глупых, ревнивых подозрениях. Но он — увы! —принадлежит не только ей. Он должен писать свои giudizii, потому что толькогонорары И пенсионы дают ему средства жить так, как он хочет. Дарил привыкла кмонастырской умеренности, которая была во многом сродни бедности, ну а Трояндавспоминала об этом с ужасом. Как? Есть только черствый хлеб, и несвежий сыр, исамые мелкие померанцы, и дурной виноград, когда можно есть жареную птицу, ироскошную ветчину, и мягкий, словно пуховая подушка, хлеб, и чудесных креветоки крабов с белой душисто-солоноватой мякотью, и лучшую, нежнейшую рыбу!Персики, виноград и померанцы, подаваемые ей, всегда исходили соком. И онабольше не хотела носить грубого полотна и колючей шерсти: ее тело требовалошелка и кружева, этого «сквозного покрова», на цену одного локтя которого можноодеть бедную семью. Но Троянда не задумывалась об этом. Главное, чтобы Пьетровосклицал восхищенно: «Нет большей прелести, как бело-розовое тело красавицы,блистающее под тонкими сетями шелковых уборов!» — от одних этих слов голова еешла кругом! И он, Пьетро, должен делать лишь то, что ему нравится, жить вроскоши. С некоторых пор она начала понимать, что бедность он ненавидит нестолько из-за лишений, которые та приносит с собою, сколько из-за стеснений,которые она налагает на душу… Из-за необходимости размерять каждый свойпоступок, каждую мысль, делать из мелочной арифметики закон и руководство кжизни! Не отдавая себе в том отчета, Троянда чувствовала: широкая исвободолюбивая натура Аретино могла вполне показать меру своих талантов толькосреди довольства и изобилия. Деньги были нужны ему, чтобы, мешая щедрость срасточительностью, быть добрым и отзывчивым, как велела ему сама его природа.Аретино, как никому на этом свете, нравилось жить, и он хотел, чтобы вокругбыло как можно больше красок, как можно больше цветов.

— Да если бы я имел в тысячу раз больше, я все же нуждалсябы! — признавался он порой простодушно. — Все прибегают ко мне, точно яуправляющий королевской казной. Если какая-нибудь бедная девушка родит,издержки падают на мой дом. Если кого-нибудь заключат в тюрьму, я должензаботиться о несчастном. Солдаты без амуниции, заболевшие в дорогепутешественники, странствующие кавалеры являются ко мне поправить свои делаМеньше двух месяцев назад один молодой человек, раненный по соседству, велелотнести себя в одну из моих комнат. У меня в доме двадцать две женщины смалютка ми у груди!.. Мои слуги меня обкрадывают!

Несчастные женщины, которых с детьми приютил великодушныйПьетро, особенно растрогали Троянду. Несчастные! Кто же они такие? Служанки? Ейочень за хотелось с ними познакомиться, повозиться с детьми, но Аретино непозволил. Однако теперь Троянда утешала себя во время долгого одиночества:«Пьетро нужны деньги, чтобы помогать бедным людям!» — и не то чтобы меньшетосковала по нему, но переносила тоску более стойко. Она-то ведь по-прежнемубыла предоставлена лишь самой себе… и Молле.

* * *

Между прочим, Молла все более приковывала к себе ее интерес.Она уже не была для Троянды диковинным существом, неким подобием человека.Грубые черты черного лица, сверкающие белки глаз и вывернутые губы перестали еепугать. Возможно, там, в Африке, Молла вполне бы могла сойти за привлекательнуюдевушку. Если бы не ее чрезмерно пышные формы…