С копьями ж нашими будем с тобой и в толпе расходиться…61

Любовь сына к родителям, отца или матери к сыну изображается многократно – в манере краткой, но трогательной:

Сыну в ответ, заливаясь слезами, сказала Фетида:

«Близок же, сын мой, твой смертный конец,

если так говоришь ты!..»62

Так же и любовь сестры к братьям:

Видела братьев троих, рожденных мне матерью общей,

Милых сердцу…63

Супружеская любовь перед лицом несчастья отличается в «Илиаде» чистотой удивительной. Муж, говоря об унижениях рабства, которые ожидают его любимую жену, пропускает молчанием то, что могло бы преждевременно омрачить их взаимную нежность. Что может быть проще слов, обращенных супругой к тому, кто идет на смерть:

…если тебя потеряю,

Лучше мне в землю сойти. Никакой уж мне больше не будет

Радости в жизни, когда тебя гибель постигнет…»64

Не менее трогательными словами она взывает к умершему супругу:

Молод из жизни ушел ты, мой муж дорогой, и вдовою

В доме меня покидаешь. И мал еще сын наш младенец,

Нами, злосчастными, на свет рожденный, тобою и мною.

Юности он не достигнет, я думаю…

………………………………………………………

Не протянул ты руки мне своей со смертельного ложа,

Слова заветного мне не сказал, о котором бы вечно

Я вспоминала и ночью, и днем, обливаясь слезами!65

Прекраснейшая дружба – дружба между боевыми друзьями – составляет тему последних песен поэмы:

…Но Пелид быстроногий

Плакал, о друге своем вспоминая. Не брал его вовсе

Всех покоряющий сон. На своей он метался постели…66

Но самое чистое торжество любви, высшая милость войны, – это дружба, которая входит в сердца смертельных врагов. Она угашает жажду мести за убитого сына, за убитого друга, она – еще большее чудо! – упраздняет расстояние между благодетелем и тем, кто умоляет о милости, между победителем и побежденным:

После того как питьем и едой утолили желанье,

Долго Приам Дарданид удивлялся царю Ахиллесу,

Как он велик и прекрасен; богам он казался подобным.

Царь Ахиллес удивлялся равно Дарданиду Приаму,

Глядя на образ его благородный и слушая речи.

Оба они наслаждались, один на другого взирая…67

Эти моменты милости редки в «Илиаде», но их достаточно, чтобы дать нам почувствовать с величайшим сожалением тό доброе в человеке, что губит и еще будет губить насилие.

Однако это нагромождение жестокостей еще не поражало бы нас, если бы не тот привкус, который чувствуется повсюду, хотя передается подчас одним-единственным словом, подчас даже перебоем ритма, анжамбеманом. Вот чем уникальна «Илиада» – этой горечью, происходящей от нежности, которая простирается на всех людей, подобно солнечному свету. Ее тон не перестает отдавать горечью, но при этом никогда не опускается до жалобы. Справедливость и любовь, которым, кажется, нет места на этой картине неописуемых, неправедных насилий, – они, однако, омывают ее своим светом, ощутимым только в акцентах. Ничто из поистине ценного – обречено оно гибели или нет – поэт не презирает; слабость любого человека он показывает откровенно, но без пренебрежения, ни одного не изображая стоящим выше или ниже общего человеческого удела; все разрушаемое он описывает с сожалением. Победители и побежденные одинаково близки поэту и слушателю, все воспринимаются в равной степени как свои. Если и есть какое-то различие, то, пожалуй, несчастье врагов прочувствовано даже с большей скорбью.

Так он на землю свалился и сном успокоился медным.

Бедный погиб, горожан защищая, вдали от законной

Верной жены…68

С какой жалостью поэт напоминает участь юноши, проданного Ахиллом на Лемнос:

Вместе с друзьями одиннадцать дней веселился он духом,

Лемнос покинув; в двенадцатый день божество его снова

Бросило в руки Пелида, который в аидово царство

Должен его был отправить, хоть так умирать не хотел он!69

А вот доля Эвфорба, который успел увидеть лишь один день войны:

Кровью смочилися кудри, подобные девам Харитам…70

Когда оплакивают Гектора, защитника и почтенных супруг, и детей несмышленых71, этих слов достаточно, чтобы представить целомудрие, оскверненное грубой силой, и детей, отданных мечу. Источник у ворот Трои становится предметом мучительной жалости, когда описывается, как на бегу его пересекает Гектор, пытаясь спасти свою обреченную жизнь:

Близко от них – водоемы, большие, прекрасные видом,

Гладким обложены камнем. Одежды блестящие мыли

Жены троянские там и прекрасные дочери прежде, —

В мирное время, когда не пришли еще к Трое ахейцы.

Мимо промчались – один убегая, другой нагоняя…72

Над всей «Илиадой» распростерта тень самого большого народного несчастья – разрушения города. Даже если бы поэт родился в Трое, он и тогда не смог бы показать это несчастье в более душераздирающем облике. Но тем же тоном он будет говорить и об ахейцах, погибающих вдали от родины.

Краткие напоминания о мирной жизни причиняют боль: настолько спокойной и наполненной предстает эта другая жизнь – жизнь живых:

С самого утра все время, как день разрастался священный

Тучами копья и стрелы летали, и падали люди.

В час же, как муж-лесоруб начинает обед свой готовить,

В горной усевшись лощине, когда он уж руки насытил,

Лес срубая высокий, и в дух низошло пресыщенье,

Сердце ж ему охватило желание сладостной пищи, —

Силою доблести в час тот прорвали данайцы фаланги…73

Всё, чего нет на войне, всё, что война разоряет, чему война угрожает, в «Илиаде» овеяно поэзией; но – не собственные дела войны. Переход между жизнью и смертью не прикрыт никакими умолчаниями:

Под мозгом внизу пробежала блестящая пика,

Белые кости врага своим острием расколола,

Выбила зубы ему. Глаза переполнились кровью

Оба. Она изо рта, из ноздрей у него побежала.

Черное облако смерти покрыло его отовсюду.74

Хладнокровная жестокость дел войны ничем не замаскирована, ибо поэт не превозносит, не презирает и не ненавидит никого – ни победителей, ни побежденных. Колеблющийся исход