просто как таковая, любое могущество для нее не будет чрезмерным. Если же, напротив, дух наций изменяется, то цель политики, и в военное, и в мирное время, должна заключаться в том, чтобы создавать, хотя бы в меру человеческих возможностей, такие условия международной жизни, чтобы мирные нации оставались таковыми, а те, которые такими не являются, ими стали. Итак, есть две возможные политики, различные почти по всем пунктам. Надо выбирать. Ошибочный выбор имел бы роковые последствия; отказ от выбора был бы еще хуже. В 1918 году мы не сделали выбора и теперь страдаем от последствий этого.

То, что определенные черты национального характера способны пережить века и даже тысячелетия, при внимательном рассмотрении оказывается несомненным. В Испании все еще жив Дон Кихот; больше того, высокопарность, надувающую здесь, как ветер паруса, речи политиков, можно найти не только у испанских трагиков XVI и XVII веков, вдохновителей и образцов для нашего Корнеля, но еще у латинских поэтов испанского происхождения, Лукана и Сенеки. С другой стороны, кто поверит сейчас, что в XVI веке Испания, со своими амбициями и могуществом, могла угрожать свободе целого мира? Всего век спустя это было уже невероятным. Если обратимся к Италии, могут ли народы больше различаться между собой, чем древние римляне и средневековые итальянцы? Римляне держали первенство только в вооруженной силе и в организации централизованного государства. Итальянцы Средних веков и эпохи Возрождения не были способны к единству, порядку и администрированию; они почти не воевали иначе, как чужими руками, посредством наемников; война велась таким образом, что Макиавелли упоминает летнюю кампанию одной из войн, которые вела Флоренция, в ходе которой с обеих сторон никто не был ни убит, ни ранен8. С другой стороны, итальянцы в эту эпоху стали тем, чем римляне никогда не были при всех своих рабских потугах подражания: они явились прямыми наследниками греков во всех дарованиях и силах ума. Таким образом, история наций являет нам равно удивительные примеры как постоянства, так и изменений.

Но нас здесь интересуют только две нации, Франция и Германия. И не все подряд национальные черты, а лишь те, которые делают или не делают нацию большой опасностью для цивилизации, мира и свободы народов. Нам нужно понять, в случае Франции и Германии, насколько постоянны или изменчивы эти черты. Ответ на этот вопрос можно искать лишь в прошлом, ибо будущее от нас скрыто.

Сразу бросается в глаза один факт: вплоть до ХХ века никогда не возникало опасности установления мирового господства со стороны германцев или немцев; претензии династии Габсбургов на мировую империю оставались столь же лишены действительной силы, как предсказания Мерлина, вплоть до дня, когда эта династия стала испанской. Этот неопровержимый факт имеет лишь то значение, что угроза мирового господства не является чем-то новым и неслыханным, – о чем сегодня так легко забывают. Рим первым не только поставил под угрозу, но прямо уничтожил свободу в мире, по крайней мере, если, пользуясь гиперболическим выражением латинских писателей, называть «миром» обширные пространства вокруг Средиземного моря. (Кстати заметим: те, кто, как Пеги и многие другие, отдают равную дань восхищения Римской империи и войнам за независимость тех или иных стран, допускают непростительное противоречие.) В Средние века, после недолговечной попытки воскрешения Римской империи Карлом Великим, два наследника этой империи, германская Священная Римская империя и папство, бросились в борьбу за светское господство над христианским миром, которая, впрочем, не несла никакой опасности местным свободам благодаря беспорядку, свойственному той эпохе, и внутренней слабости обеих этих сил. Но позднее на протяжении четырех столетий Запад пережил три серьезнейшие угрозы установления мирового господства: первая исходила из Испании при Карле V и Филиппе II, вторая из Франции при Людовике XIV и третья – снова из Франции при Директории и Наполеоне. Эти три угрозы были устранены ценой ужасающих человеческих жертв, и во всех трех случаях центральную роль сыграла Англия. Сегодня эта старая история воспроизводится вновь без значительных отличий. Опасность, возможно, не сильнее; военная борьба – не ожесточеннее. Убийства безоружных людей, женщин и детей – не новость, как то наивно утверждал кто-то из наших политиков. Ни Испания, ни Франция не были вследствие своих поражений ни уничтожены, ни расчленены, ни даже разоружены; им не было навязано никакого подневольного режима. В силу переменившихся исторических обстоятельств опасность переместилась. Кто угадает, куда она может переместиться в будущем? Никто не в состоянии этого знать.

«Вечная Франция»

Беглое напоминание общеизвестных фактов отвечает на вопрос относительно Франции. «Вечной Франции» не существует, – особенно в том, что касается мира и свободы. Наполеон внушил миру не меньше ужаса, чем Гитлер, и с не меньшим основанием. Если кто пройдет, например, по Тиролю, то будет находить там на каждом шагу надписи, напоминающие о жестокостях, совершенных наполеоновскими солдатами против бедного и работящего народа, который счастлив настолько, насколько свободен. Разве забыто, что Франция причинила Голландии, Швейцарии, Испании? Утверждают, что Наполеон распространял, с оружием в руках, идеи свободы и равенства, провозглашенные Французской революцией; но в первую очередь он распространял идею централизованного государства, государства как единственного источника авторитета и исключительного объекта преданности. Понимаемое таким образом государство, можно сказать, изобретенное кардиналом Ришелье, доведенное до большего совершенства Людовиком XIV, до еще большего – Революцией, сегодня обрело свою высшую форму в Германии. Сейчас оно внушает нам ужас – и справедливо; не забудем, однако, что пришло оно от нас.

При Реставрации, еще больше при Луи-Филиппе, Франция стала самой миролюбивой из стран. Тем не менее за границей память о прошлом заставляла бояться ее – так же как мы продолжали бояться Германии после 1918 года – и сожалеть, что победители не уничтожили ее в 1814 или 1815 году. Среди самих французов многие открыто желали войны и завоевания, веря в свое наследственное право на мировую империю. Что можно подумать сегодня, например, об этих стихах, написанных в 1831 году Бартелеми, поэтом в ту пору популярным:

…А Берлин – на знакомой дороге имение, братцы,

Куда Франция снова не прочь прогуляться.9

А что думать о столь многих стихах Гюго, написанных во славу французских завоеваний, в которых мы по привычке видим лишь литературные упражнения? К счастью, эта тенденция не взяла верх; по загадочным причинам Франция перестала быть страной-завоевателем – по крайней мере, в Европе. Вторая империя со своими безумствами сумела сделать ее не страной-завоевателем, а всего лишь страной завоеванной.10 Победа 1918 года сделала ее – если это возможно