с Климом встречаются, где бывают. Где сам Филатов живет. И так далее. А потом уж подумать, как нашу Аллочку разоблачить. Вижу я тут возможность спихнуть ее с места, прекратить всю пакость, что она в райкоме устроила. Только надо к этому делу подойти с умом.

— В правильном направлении мыслишь, дядь Жень, — я кивнул, — а теперь послушай и мои мысли. Есть у меня небольшая идея, как можно все это устроить.

* * *

Отделение милиции станицы Красной. Три часа дня.

— А Ивана Петровича нету, — сказал Екатерине Ивановне молодой милиционер, что сидел за решёткой КПП, — уехал рано утром. В район.

— Но мне как раз на это время назначено. На три часа.

Екатерина Серая протянула через прутья желтенькую свою повестку. Милиционер взял. Посмотрел строгим взглядом.

— И правда.

— Так мож, примуть меня каким-никаким образом?

— Там срочное дело было, вот майор и сорвался, — пожал плечами Милиционер.

Потом он задумался, всматриваясь в листочек повестки, будто ожидая увидеть в нем, что-то особенное.

— Ладно. Проходите, — сказал он наконец, — подождите в коридоре. Иван Петрович должен скоро быть. Давайте паспорт.

Когда Екатерину Ивановну проводили в небольшой коридорчик, она нашла себе место на деревянной с железным каркасом лавке, что единственная стояла тут, у крашеной до своей середины, стены.

Так прождала она больше получаса. А потом не выдержала.

— Милок, а ты чей? — Обратилась она к молодому милиционеру с почти детским пухловатым лицом и светлым пушком на подбородке. Милиционер как раз в этот момент проходил по коридору и обернулся на оклик.

— Минаев.

— А звать-то как?

— Женя.

— Женечка, — Екатерина Ивановна почувствовала, как слезы жгут ей глаза, — миленький, скажи мне, пожалуйста. Не увезли ли моего сынка, Матвейку с вашего отделения в район?

— Да не. Сидит тут, в камере, — милиционер кривовато пожал плечами.

— А можно ли мне с ним увидеться? Совсем на секундочку.

— Простите, гражданка, — покачал он головой, — неположенном.

Милиционер было пошел дальше, но Екатерина Ивановна схватила его за полу кителя, остановила.

— Прошу, Женечка! Умоляю! Я ж его видала, в последний раз, аж два дня тому! И то был он побитый да в наручниках! Тогда его как раз грузили в милицейскую машину!

Женя снова обернулся. Екатерина Ивановна ощутила, как о ее щекам катятся горячие слезы. Узловатая рука тряслась, схватившись за милицейскую форму.

— Я ж его, может, никогда больше и не увижу! Его завтра увезуть в район, а там в Армавир. А с Армавира, можеть, уже еще куда вдаль, в тюрьму! И как же это выходит? Что сын у меня уже отобранный получается! А неделя-другая пройдет, там и меня посодють за ложный донос! И помру я в тюрьме, сына только в наручниках в последний раз и увидав!

— Ну в тюрьму вас вряд ли посадят, — покачал милиционер головой.

— Да ты ж представь себя на месте моего сына! — Не унималась Екатерина, разговаривая уже через плач, — завтра ты не пойми на какую судьбу уезжаешь, а матери, единственного родного человека, кто у тебя остался, напоследок и не увидал! Представь, чтобы твоя мать в такой беде осталась! Как она убивалась бы, что тебя перед этим не увидела⁈

Женя вздохнул. Поджал пухлые губы и отвел глаза. Смутился.

— Ладно. Спрошу щас у старшого. Если даст добро — пустим.

— Спасибо! Спасибо Женечка! — Заулыбалась Екатерина Ивановна, утирая слезы, и отпустила Женьку.

Через пять минут вернулся он с хмурым усатым капитаном лет тридцати.

— Простите, Екатерина Ивановна, — сказал тот суховато, — не положено.

Тогда Серая завела все ту же шарманку, стала плакать, жалиться, вспоминать капитанскую матушку:

— Разве хотел бы ты, милок, для своей матери такого горя, ежели тебя, куда на произвол судьбы забрали бы?

Капитан вздохнул, возвел глаза к желтоватому от мушиных зазедов потолку.

— Хорошо. Только недолго. И в мое пресутствие.

— Спасибо! Спасибо миленький!

Екатерину Ивановну провели дальше, в конец коридора. Там, капитан отомкнул большую железную дверь. Вместе они прошли внутрь.

— К Серому гости, — бросил капитан дежурному, сидящему за партой в своем закутке.

Екатерине Ивановне сделалось не очень хорошо при виде мрачного тесного коридора камеры. Было тут темновато: лампочки тусклые, а через узкие, как бойницы, окошки, едва-едва пробивался солнечный свет.

— Матвеюшка! — Закричала Екатрина Ивановна, когда они подошли к решетке от потолка до пола, что отделяла камеру от основного коридора.

Матвей сидел на нарах в самом углу. Сжавшился в комок. Когда он глянул на Екатерину Ивановну, у нее аж дыхание сперло. И без того худощавый Матвей, казалось, исхудал за эти дни еще сильнее. Его щеки ввалились, а пыльная одежда, в которой его валяли по двору, ведя в уазик, как-то слишком свободно болталась на его теле.

Но сильнее всего напугало Серую лицо сына: припухшее после удара прикладом, было оно каким-то злым. Большие ссадины на челюсти, скуле и лбу почернели, стянувшись в грубые струпья.

— Ма, — низко, по-телковски промычал Матвей и полез с нар. Пошел к решетке.

Екатерина Ивановна тоже, хотела было прильнуть к прутьям, подержать сына за руки, обнять, на сколько хватит сил, но капитан не разрешил ей, придержал:

— Не положено.

— Ты чего тут, ма? — Спросил Матвей, глядя на нее покрасневшими глазами.

— К тебе пришла, — сказала она сквозь слезы, — повидаться. Как ты тут, золотце? Кормють тебя хоть?

— Хорошо, — медленно отошел от решетки Матвей, сел на нары, — кормють, мама.

— Может, тебе чего принесть?

— Не положено, — снова прервал ее милиционер.

— Да не, ничего не надо, — сказал Матвей понуро, не обращая внимания на капитана, — как ты? Как Катька? Не обижають ее?

— Да я хорошо, — сказала Екатерина и высморкалась в свой серый платочек, — а Катю уже выписали. Домой она поехала.

— Хорошо, — расплылся в улыбке Матвей и даже как-то посветлел, — пущай найдет в нашем шкафе, на верхней полке, в жестяной коробке с под чаю, лежить там…

— К матери домой, — прервала его Екатерина грустно, — Игнатиха забрала дочку себе. Сказала, что как только Катя чуть расходится после больницы, пойдеть в сельсовет с тобой разводиться.

— Понятно, — сказал он сгорбившись.

Помолчали. Гнетущая тишина и вид побитого