Хоть лица пока и не видел — знал твердо: Дин улыбнулся. А если это так, то мои слова все же не пустое колебание воздуха.

Оба замолчали.

Однако выйдя к совсем маленькой дорожке с выстроившимися в длинный ряд уличными фонарями, обмотанными все тем же знакомым «полозом», хищно шевелящимся при нашем приближении, спутник опять прервал тишину:

— Курт, а у вас с женой много детей? — тут посопел, почесал заскорузлыми черными ногтями лоб, будто пытаясь спрятать неловкость. Я уловил это краем глаза, но ничего не сказал. — Ты, это… извини: суюсь, наверно, не в свое дело…

— Да ладно тебе извиняться — тоже мне тайна какая, — ответил я и без какой-либо утайки сказал: — Дочка у меня, Клер зовут, десять лет ей. Шестого мая исполнится одиннадцать, — и прибавил с гордостью: — Большая уже совсем!..

— Действительно, большая девочка, — согласился Дин и вставил участливо: — Не будь всей этой чертовщины с природой, она бы уже давно за партой сидела вместе со своими сверстниками.

Я лишь с горечью вздохнул, поднял глаза на кровавое небо, две-три секунды осуждающе глядел, словно именно оно повинно во всех смертных грехах.

А тот вдруг задал совершенно неожиданный вопрос, от какого я даже замедлил шаг и поднял брови:

— Тебе много доводилось убивать?.. — приостановился, с серьезным лицом неотрывно посмотрел на меня. Вытянутый лоб, изрезанный глубокими морщинами, напрягся, брови незаметно задергались, в глазах проснулась выжидательность, даже непонятный мне страх.

Полминуты, наверно, держал на нем удивленный взгляд, раздумывал над тем, что бы такое ответить. В итоге решил открыться, рассказать, в общем-то, как все обстояло на самом деле:

— Когда как, Дин, не буду скрывать. Но то, что ни одно задание без этого не обходилось, — это, конечно, правда, — начал я, хотя не особо-то и хотел обо всем этом распространяться — на то оно и прошлое, дабы оставить его в покое и больше никогда не ворошить. — К несчастью, ко всему этому быстро привыкаешь, черствеешь, что ли, и чья-то смерть выглядит для тебя уже вовсе не ужасом, а вполне себе нормальным явлением, обыденной вещью. Конечно, не все выдерживают: одним начинают сниться кошмары, у других — что-то ломается в душе, у третьих — срывает крышу. У меня вот ничего такого не было, только внутри становилось невыносимо пусто, будто я и не живой совсем. Как восставший мертвец, знаешь?.. Ноги вроде ходят, руки двигаются, а в голове — туман, все мысли куда-то улетают. Это уже потом понимаешь, что лучше вместо такой работы и вправду в земле лежать, отмучившись, чем остаток жизни носить с собой этот тяжкий, неподъемный крест…

Выслушав меня, Дин несколько раз подряд понимающе кивнул и поинтересовался осторожно:

— А никогда не жалел, что пошел по жизни такой тропой?

Я опустил глаза, потом опять поднял, мгновение помолчал и, прокалывая того тяжелым взглядом, сознался:

— Теперь уже — да, жалею. Но когда тебе чуть больше двадцати, обо всем этом ты как-то и не думаешь, не смотришь так далеко вперед. Если бы смотрел — наверно, сидел лучше где-нибудь в душном офисе, набирал себе спокойно буковки на компьютере… — и закончил: — Вот только сложилось все так, как должно было сложиться. Увы, но мы не пророки, Дин, чтобы безошибочно прокладывать себе дорогу через жизнь. Не у всех она прямая получается: у кого-то влево изогнется, у кого-то — вправо, а у некоторых и вообще вкривь пойдет, как погнутый гвоздь…

Высказался, а сам подумал:

«А с другой стороны, пожалуй, и хорошо, что не пророки — иначе и жить бы никто не захотел: каждый знал бы, где и когда кончит…»

— Главное, оружие держать научился — и ладно! — скороговоркой проговорил охотник и, пару раз хлопнув меня по плечу, подметил заметно холоднее: — Это сейчас куда важнее…

И, не став ждать, поправил висящее на плече ружье, и молча пошел дальше. Я какое-то мгновение постоял на месте, провожая того вдумчивым взглядом, а потом неслышно усмехнулся, мотнул головой, быстренько огляделся и отправился следом.

Так шли где-то с полчаса. Ржавое солнце давно скрылось за набрякшими темно-красными облаками, едва ли не задевающими верхушки домов, небо опять принялось наливаться кровью, точно глаза разъяренного зверя. Надрывно гудящий ветер раскачивал макушки замерзших деревьев, срывал со слабых ветвей шапки снега, сдувал с кустов, ограждений и балконов целые тучи седого пепла и долго мучил, не позволяя осесть. А когда ему все же удавалось лечь на дорогу, тот опять поднимал ввысь, с остервенением бросал на сей раз куда-то в сторону. Иной миг до нас с Дином доносилось то противное рычание потрошителей, ошивающихся где-то совсем близко, то далекое похрюкивание мясодеров, то замогильное карканье костоглотов, явно пирующих над чьими-то останками. Случалось и так, что эту жуткую какофонию внезапно прерывали какой-нибудь случайный винтовочный выстрел или автоматная очередь, но буквально через мгновение все резко затихало, захлебывалось в ответном яростном реве кого-нибудь из местных хищников, и тогда сразу становилось понятно: там, за далекими ничейными сооружениями, оборвалась чья-то жизнь.

Р-р-р!!. Кар… Р-р-р!!.

— С этого момента делаемся втройне осторожными! — скомандовал Дин, поворачивая голову к сплошной стене из раскидистых деревьев, за какими начинали проглядываться кое-какие здания и сам супермаркет, наполовину скрытый за целиковым грязно-белым бетонным забором, обнесенным по всему периметру ржавой колючей проволокой. — Иначе мы с тобой или в пасть кому-нибудь попадем, или схлопочем на пару шальную пулю, — повернулся ко мне и проговорил учительским тоном: — И тут первый случай, знаешь, получше будет…

«Да как сказать…» — скептически помыслил я, а ему сказал так:

— Ну, давай тогда тихонько мимо деревьев и к забору, что ль, — никого, вроде, поблизости нет.

Охотник прицыкнул, несогласно замотал головой.

— Это тебе так кажется, что никого нет, Курт, — и продолжил, слегка понизив голос: — Они тут, сволочи, больно хитрые — сразу себя не выдают, неплохо прячутся. Даже я не всегда сразу замечал поблизости присутствие того же потрошителя, когда охотился здесь. А ты говоришь…

— Ну, тогда слушаю твой вариант…

— До конца дома пройдем, значит, — Дин наморщил нос, указал вперед, объясняя, — там сворачиваем — и мы у забора. Только он высокий, надо будет помозговать, как через него перелезть.

— На месте разберемся. Пошли.

Пока двигались вдоль девятиэтажного панельного дома, когда-то имевшего тусклый салатовый цвет, слушая разноголосый лай волков, иногда пробегающих возле стоящих впереди строений, над нашими головами страшно скрипели оконные рамы, едва выдерживали гневные натиски сквозняков. Их сила настолько потрясала, что даже на земле, вблизи нижних этажей, хорошо слышался неимоверный грохот, творящийся на самом верху. Там, как и в любой другой опустевшей без людского глаза квартире, ветер швырял в стены бесхозную утварь и мебель, частенько колотил замерзшие грязные стекла, чем-то навязчиво скрипел, ронял на пол. Чтобы ни один осколок не пробил никому из нас макушку, нам с Дином приходилось идти прямо под окнами, всякий раз вздрагивая от звона разбивающихся оземь стекол.