— Так я иду в душ? — шепчет Демид, обхватывая мой затылок ладонью. Киваю. Но не отхожу. Да и он не торопится размыкать наши странные полуобъятья. Наклоняет голову ниже, ведет носом по моей скуле и добавляет: — Мне правда нужно в душ. Я потный и наверняка плохо пахну.

Господи… Это он меня сейчас уговаривает притормозить? Отшатываюсь от него, чувствуя, как краска заливает лицо.

— Да. Извини. Я… задумалась.

Ага! Как бы не так. Балашов это тоже понимает и лыбится на все тридцать два.

— Я быстро, — говорит он, наклоняется, целует меня в лоб и неторопливо выходит из комнаты. Меня обдает ароматом его тела. Это пьянящий коктейль с ярко выраженными нотками амбры, цитруса, жгучего перца и тестостерона. С шумом выдыхаю, сажусь на кровать и заставляю себя сосредоточиться на тексте пресс-релиза, который Балашов для меня заботливо перевел. Я убеждаю себя не комплексовать по этому поводу. Подумаешь, не знаю языков… Зато я профессионал в своем деле. Но выходит как-то не очень. Терпеть не могу, когда начинаю вот так загоняться.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Прочитала?

Вздрагиваю. Как-то быстро он справился.

— Угу, — бормочу, слезая с кровати. Почему-то наличие этого предмета мебели в непосредственной близости от Демида не на шутку меня нервирует. Хотя, конечно, это глупость чистой воды. Балашов уже два раза доказывал, что может отправить меня к небесам, и близко к кровати не приближаясь.

— Есть какие-то замечания?

— Нет. Все очень лаконично и по делу.

— То есть, мы можем давать ход этому пресс-релизу, если возникнет такая необходимость?

— Да. Конечно… И, Демид…

— Что?

— Спасибо, что помог разрулить это ситуацию.

— Я еще ничего не сделал.

Он пожимает широкими плечами, а я не знаю, что на это сказать. Да, по большому счету, еще ничего. Но я оценила его готовность встать на нашу защиту. Это подкупало. Как и многое из всего, что он делал. В такие моменты, как этот, я забывала о нашем прошлом. И просто радовалась, что у моей дочки такой отец. О том, как мне самой льстит его внимание, я старалась не думать. Это было совсем уж печально.

— Но сделаешь, если понадобится.

- Да. Тут ты права. Ради вас я сделаю все, что угодно.

— Ради Полинки.

— Нет. Ради вас.

Закусываю губу и старательно игнорирую стайки мурашек, побежавших по моей коже. Я не должна так реагировать. Но ничего… абсолютно ничего не могу с собою поделать. Потому что знаю — он не лукавит и сделает действительно все. Спасет меня от себя самой, если это потребуется. Спасет… от себя самой. В этом я убедилась лично. В снежном декабре. Четыре года назад.

Открываю глаза и поначалу не могу сообразить, где нахожусь. Спускаю ноги с дивана, в шею отдает тупой ноющей болью. Оглядываюсь по сторонам, и только теперь ко мне возвращается память, а вместе с ней и паника такой силы, что я не могу вдохнуть. Он так и застает меня. С лицом, перекошенным от ужаса.

Падает на колени и резким окриком приводит меня в чувство:

— Дыши!

Я втягиваю воздух с громким надсадным всхлипом. Легкие горят, и от боли у меня темнеет в глазах.

— Дыши! — повторяет зачем-то, как будто я сама не знаю, что мне это нужно! Бросаю на него яростный взгляд. И снова глотаю, пью воздух… Но боль в груди, кажется, становится лишь сильней, будто кто-то кромсает мою плоть тупыми ржавыми ножницами.

— Я хочу домой, — всхлипываю жалобно.

— Тебе лучше? — игнорируя мои слова, спрашивает Балашов.

— Я хочу домой! — говорю громче, замирая на краю истерики.

— Ты обещаешь, что оставишь ребенка?

Гляжу на него, открыв рот, и не могу выдавить из себя ни звука. Он чертов маньяк! Я боюсь его до дрожи в коленях. Но я не могу… не могу ему пообещать то, что он хочет. Мне кажется, в этом случае я совру не только ему. Но и ребенку, которому не могу… просто не могу дать жизнь. Всхлипываю и качаю головой из стороны в сторону. Балашов встает, опираясь одной рукой о пол, а я почему-то вздрагиваю.

— Ты передумаешь, Марьян. А пока мы поживем здесь.

— Я все равно от него избавлюсь! Даже если для этого мне придется замерзнуть в лесу… — к концу предложения мой голос ломается. Беззвучные слезы текут по моему лицу.

— Что ж… Значит, мне придется проследить, чтобы этого не случилось.

Он выходит из комнаты, а я обхватываю себя руками и озираюсь по сторонам. Мне нужно выбраться отсюда, во что бы то ни стало. Я должна выбраться… Подхожу к окну, пальцы дрожат, я дергаю ручку, и, к счастью, та поворачивается. Ставня отъезжает в сторону. В лицо ударяет обжигающе-холодный ветер. И в то же мгновение слезы на моих щеках превращаются в тонкую корку льда. Он говорил, что я замерзну в лесу быстрей, чем найду дорогу к трассе. Сейчас я имею возможность в этом убедиться. Закрываю окно и касаюсь лбом холодного стекла.

— За окном минус двадцать шесть. Ближайшая дорога перекрыта. Только что передали по новостям. Так что мы вовремя проскочили.

Оглядываюсь. Балашов стоит в дверях, сжимая в руках… поднос? Может быть, это истерика, но я смеюсь. Ну, ведь смешно! Только передничка не хватают. Смешно и… страшно. Я совсем не знаю его. А то, что мне уже известно — не вселяет никакого доверия.

— Поешь.

— Не хочу.

— Поешь. Или я накормлю тебя силой.

Он смотрит на меня, не мигая, и этот синий взгляд… он будто к земле придавливает. Необъяснимо. Покорно плетусь к столу. Берусь за приборы… На тарелке лежит картофельное пюре со стейком в окружении маленьких корнишонов. Истерика вновь прорывает барьеры моего контроля. С губ срывается короткий смешок, но я тут же давлюсь им, когда Балашов говорит:

— Думаю, это почти то же, что соленые огурцы.

Несколько секунд у меня уходит на то, чтобы понять, к чему мне эта информация. А когда понимаю… не знаю. Не знаю, что испытываю! Мне хочется плакать. Потому что в этот момент мне трудно его ненавидеть. Сглатываю.

— Меня не тянет на соленые огурцы.

— А на что тянет?