Странно, но про отца она говорила гораздо меньше, чем проэтого самого Роберта Ашотовича. То есть почти совсем не говорила. Но когдавидела Мирата Виленовича или когда кто-нибудь просто упоминал его имя, в глазахМиранды зажигались особенные огоньки, а на щеках проступал румянец. Вот какнужно добиваться пылкой дочерней любви, думал Николас. Отказаться от своегоребенка, помариновать его лет семнадцать в приюте, а потом прикатить на«мерседесе»: здравствуй, дочурка, я твой папа. Думать-то думал, но сам,конечно, понимал, что несправедлив, что просто завидует.

За четыре дня хозяина Фандорин видел только однажды. МиратВиленович уезжал рано, возвращался поздно, и лишь в понедельник, наканунедочкиного дня рождения, поспел к семейному ужину. Но пообщаться с нимвозможности не представилось. Господин Куценко и в столовой то говорил потелефону, то просматривал бумаги, которые без конца подсовывал ему мамонтоподобныйИгорек.

Вот это мужчина, уныло размышлял Ника, поглядывая намагната. С каким обожанием смотрят на него красивейшая из женщин ипрелестнейшая из дочерей, а ведь собою отнюдь не Эраст Петрович и даже не ТомКруз. Дело не во внешности, дело во внутренней силе, тут Инга Сергеевнаабсолютно права. Интересно, а как бы он обошелся с Потрошителем? Все-таки врач,представитель гуманной профессии.

Дело в том, что как раз перед ужином у Николаса произошеложесточенный спор с Мирой — как должен поступить Эраст Фандорин, если емуудастся изловить это чудовище. По мнению гувернера, несчастного психопатаследовало поместить в тюремную больницу, чтобы врачи попробовали исцелить егобольную душу. Именно так бы и сделал Эраст Петрович, который, будучи защитникомправопорядка и человеком истинно цивилизованным, свято верил в то, что словоэффективнее насилия. Мира же о подобном исходе не желала и слышать. «Наш Эрастнашел бы эту гадину и прикончил», — безапелляционно изрекли нежные девичьиуста.

Характер у девочки был крепкий, бойцовский. Например, онаужасно боялась предстоящего приема по случаю своего дня рождения. При одномупоминании о неотвратимо приближающемся вторнике ее личико, и без тогохуденькое, вытягивалось, а мелкие ровные зубы впивались в нижнюю губку, ноМиранда ни за что не призналась бы, как мучительно для нее предстоящееиспытание — ведь это расстроило бы папу, который хотел сделать ей приятное.

Николас не жалел усилий, чтобы придать девочке уверенности.Убеждал, что в пышном платье с кринолином она божественно хороша (это былосущей правдой), показывал, как нужно ходить, как держать осанку. Целый часпосвятил инструктажу по пользованию столовыми приборами, хотя был совершенноуверен, что новорусский бомонд этих премудростей знать не знает.

Больше всего Миранда боялась что-нибудь не то сказать и темсамым опозорить Мирата Виленовича.

— А ты говори поменьше, — посоветовал ей Ника. — Это и естьсамый хороший тон для молоденькой девушки в присутствии взрослых. Спросятчто-нибудь — ответишь, ты же не дурочка. А так смотри на всех с улыбкой, ибольше ничего. Улыбка у тебя, как у мадонны.

В знаменательный день, когда в доме уже ждали гостей,Фандорин отвел нарядную Миру в сторону и ободряюще сжал ее затянутый в длиннуюперчатку локоток:

— Ты знаменитость. На тебя будут смотреть, в том числеревнивыми глазами. Выискивать промахи, особенно женщины. Это не должно тебяпугать. Так уж устроен свет — не важно, в девятнадцатом веке или в двадцатьпервом. Будь со всеми доброжелательна и вежлива, но если почувствуешь насмешкуили вызов, не теряйся. Я постараюсь держаться неподалеку и приду тебе напомощь.

— Ничего, Николай Александрович, — улыбнулась девочка белымиот страха губами. — Мне бы только папу не подвести. А если кто на меня наедет,дам сдачи. Роберт Ашотович всегда говорил: «Кто добрый, с тем надо по-доброму,а если кто обидел — давайте сдачи». Еще песню нам пел, свою любимую.

И Миранда пропела хрустальным голоском:

— «При каждой неудаче давать умейте сдачи, иначе вам удачине видать».

А во двор уже въезжал автомобиль первого из гостей.

— Ну, в бой, — подмигнул Николас.

— Ой, мамочки…

Мира деревянной походкой двинулась в сторону передней,откуда уже доносился звучный, известный всей стране бас режиссера Оскарова:

— Миратушка! Ингушетия! У, затворники, старосветскиепомещики! Визит Магомета к горе! А где именинница?

Николас выглянул из коридора, увидел, как киноклассик,склонив львиную голову, целует ручку мертвенно бледной Миранде. Рядом стоялаумопомрачительная мадам Оскарова, с великодушной улыбкой взирала на дилетанткуи — с точно таким же выражением лица — на празднично расчесанного Агбара,который возбужденно подпрыгивал и повизгивал у ног хозяйки.

— Ты что это фрак нацепил, низкопоклонник? — Куценко шутливоснял с плеча режиссера несуществующую пылинку. — Хватило бы и смокинга. Девочкевсего восемнадцать.

— Да я не из-за вас. Был на открытии фестиваля «Русскиймеценат». Бабки на картину нужны, я тебе говорил.

— Ну и как? Достал?

Режиссер махнул рукой.

— Сказал бы я тебе русским языком, если б не присутствиеэтого волшебного дитяти.

«Меценат, лови откат» — вот какой у них фестиваль.

Тут каннско-венецианский лауреат все-таки не сдержался ивыразился самым энергичным, идиоматическим манером, отчего Мира вздрогнула ииспуганно оглянулась на Николаса. Тот пожал плечами: ничего не поделаешь,видно, так в этой среде заведено.

Куценко засмеялся, жестом пригласил проходить в салон, гдестояли столы с винами и закусками, но другой рукой приобнял госпожу Оскарову.

— Маруся, ты через пять недель ко мне, на техосмотр.Помнишь?

— Уж про что про что, а про это я помню всегда.

Красавица нежно поцеловала хозяина в щеку, а по лестнице ужеподнимались новые гости — и тоже такие, которых знала вся страна. Это былистинный парад планет!