Двое беглецов, продрогших в мутной ночи, нашли приют едва ли не на другом конце города – в одинокой ночлежке без каких-либо вывесок, в единственной незанятой комнате. Тепло опьянило, прогнало горечь из души, и Ракель не знала другого выхода, кроме как броситься вперёд, очертя голову. Она впервые ощутила, как бурлит в ней кровь дикарей-сверейников, как от первобытной жажды сводит тело до самых пят, как полыхают в памяти костры выше небес, которых ей никогда не доводилось видеть.

Ракель засыпала освобождённой, испитой, будто ритуальная чаша, до самого дна. Во снах она слышала вой ветров и шаманские наговоры, и только к утру очнулась собой настоящей – со смущеньем, стыдом и тяжёлой правдой.

– Зря мы всё это. – вздохнула Ракель, перевернувшись с бока на спину.

– Ничего не зря. – говорил Назар. – Отвлечься необходимо, чтоб с такой вестью свыкнуться. Я лично так отвлёкся, что теперь только и думаю все веснушки на тебе сосчитать. Пятьдесят семь, пятьдесят восемь...

– Мне лучше не стало. – Ракель отвела его пальцы прочь. – Наоборот даже. Не самое, знаешь, приятное – трахнуться из утешения. Как из жалости.

– Скажешь тоже! – возмутился Назар. – Кто ещё над кем сжалился. Я о таком и мечтать не смел после всего, что натворил. Ты – богиня, что одарила счастьем недостойного смертного.

– Я живое напоминание о гнусном поступке. Живое – только по материному великодушию. Я бы на её месте...

Ракель сжала в кулаке уголок одеяла.

– Эля. – Назар мягко перехватил напряжённое запястье. – Ты здесь точно никак не виновна. А остальное мы обязательно разузнаем.

– Тех же щей... – проворчала Ракель. – Мне так не хочется в это верить, но ведь ложится всё ровно, деталька к детальке. Теперь понятно, почему мать из Подбени бежала. И почему в племя не вернулась.

– А чего бы ей не вернуться?

– Ты же сам слышал. – нехотя напомнила она. – Отцу отпор пытались дать, но не смогли. А значит, из-за матери все те смерти. Сверейники – народ суеверный, заклеивали бы рано или поздно. Вот она и ушла в никуда, из двух мест изгнанная...

– Иди сюда.

Ракель увернулась от загребущих рук корнета и дёрнула на себя одеяло, оставив его голым.

– Нет уж-ки. – она отбросила с лица непослушную прядь волос. – Пора нам отсюда выметаться. Таську бросили, до полудня проявлялись... кочегарка в машине холодная! Столько дел, а мы как аристократы на круизе.

– Не хочу, чтоб это утро кончалось. – потягиваясь, нараспев произнёс корнет. – Дай ещё насладиться тобой, моя богиня.

– Вставай, а не то я всё отцу-настоятелю твоему расскажу, многобожец. – предостерегала Ракель. – Он тебе ещё раз поперёк хребта съездит.

– Устинов удар не по годам крепкий, – рассудил корнет, – но твоего гнева я страшусь больше.

Пока он возился с пуговицами кителя, Ракель, уже натянувшая комбинезон, нашла момент привести в порядок волосы – и поразмыслить над словами.

Разумеется, корнет потешался, но был соблазн понять его превратно. Теперь новыми красками заиграло столь знакомое с детства чувство – когда тебя, полудикарку, сторонятся и даже побаиваются. Вот только кто бы знал, что стыдиться нужно другой своей половины – цивилизованной. Кровь дикарки и кровь убийцы дикарей, оказывается, способны смешаться, как бы разум не противился этому факту.

На выходе в коридор корнет не упустил шанса выпросить торопливый, краденный поцелуй, будто бы эта ночь – последняя, и больше ему ничего не светит. Ракель поддалась, но мыслями была не в себе, потому и тело ощущалось каким-то не своим.

– Отцу Устину хочу предложить с нами в путь отправиться. – делился Назар, спускаясь по ступеням. – Жизнь у него здесь никакая, от подаянья к подаянью. Людям до веры дела нет, город целиком безбожный.

– Так давай оставим ему провианта, чай не бедствуем. – в ответ предлагала Ракель.

Ей не по нраву была идея разбавлять устоявшуюся компанию – в особенности старым и склочным священником.

– То для тела пища, а душа всё равно голодной останется. – возражал корнет. – Ему, чтоб не зачахнуть, нужно слово своё нести по миру. В этом-то мы и поможем.

– О нём ты, вижу, задумался, а обо мне?

Ракель, не желая тянуть, раскрыла свою самую сильную карту. Назар даже остановился, чтоб выслушать.

– Больно мне после его правды. – убеждала она, цепляясь за пальцы корнета. – Всё внутри трещит. Лучше будет, если мы дальше своими силами разберёмся.

– Устин больше лишнего не скажет, это я тебе обещаю. – он приложил её ладонь себе к сердцу. – Уверен, что про отца твоего он и хорошего много знает. Ведь приходил человек на исповедь, сам приходил – значит, не потерян.

– Вот увидишь, он даже не захочет с нами ехать. – Ракель развернулась и толкнула дверь.

Всю уверенность она растеряла, только выйдя наружу. Устин и Тася ждали перед крыльцом гостиницы, в арендованной велоповозке. Настоятель сменил мантию на брезент, и за рулём смотрелся как влитой.

– Что за чудеса, отче?