что взрослая девочка? Ну так и будь взрослой тогда! Просто поезжай домой и хотя бы поговори с ним! Расставь точки! Это же не значит, что отныне ты не сможешь самостоятельно строить свою жизнь! Но это будет куда взрослее и ответственнее, чем бодаться с мужем, ради того, чтобы доказать что-то отцу!

— Ни с кем я не бодаюсь! Мне плевать и на него, и на выдру эту его крашенную! И вообще я исключительно за тебя впрягаюсь!

— Ну-ну. А потом по ночам в подушку рыдаешь. Тоже за меня, наверное. Или, думаешь, я не слышу?

Это горькая правда, и может поэтому она так похожа на пощёчину. На глаза тут же набегают слезы.

— А, так вот в чём дело? Просто надоела я тебе со своими проблемами, да? Ну так и скажи тогда, чего ты отца-то сюда приплетаешь!

Ирка вздыхает, качает головой.

— Ты прекрасно знаешь, что мне ни места в квартире для тебя не жалко, ни куска хлеба. И шмотки я для тебя всегда найду, и плечо подставлю. Но это всё не то! Не твоё это, Лис! Ты к другому привыкла, у тебя изначально уровень другой. И прав Сергей — я только усугубляю твою ситуацию, как будто насильно удерживаю в этом говне. А у тебя и своих проблем не меньше, только они все внутри, а не снаружи. И ты можешь сколько угодно мстить мужу, но всё бесполезно, пока не разберёшься с отцом! Потому что детские травмы сами себя не исцеляют!

— Да ты… Ты… — теряюсь я на мгновенье, но тут же взрываюсь: — Ты чё психологом себя возомнила, Синицина? И давно ли такой просветлённой стала? До или после того, как в наркологичке отлежала? Аллё, Ир, ты мне про детские травмы говоришь? Ты?! Которую за один только одиннадцатый класс дважды из петли вынимали?

Она стремительно бледнеет, затем так же стремительно покрывается пунцовыми пятнами. Ловит ртом воздух, но всё равно задыхается.

— Да ты… Ты… Да иди ты на хер, Ерофеева! Какая была мажорка самовлюблённая, такая и осталась!

— Сама иди на хер, Синицина! Мать Тереза нашлась!

Резко, словно по команде, разворачиваемся на сто восемьдесят и расходимся в разные стороны. Меня душит злость. Нет, ну надо же! Учить она меня будет! Детские травмы у меня видите ли! А сама-то, сама…

— Девушка… позвольте… извините… на минуточку…

Я даже не сразу соображаю, что от бордюра куда-то вдоль дороги меня вежливо, но настойчиво увлекает под локоток тип в зеркальных очках-авиаторах. Потом вижу знакомую штормовую BMW. Резко прихожу в себя, упираюсь.

— Эй, что происходит?

А шпендик так же резко усиливает захват локтя и уже практически волочит меня к машине. Я начинаю громко возмущаться, потом кричать. Он шипит что-то нечленораздельное в ответ, но хватку не ослабляет… И в этот момент на него налетает скала.

— Руки убрал от неё, козёл! — орёт она на всю улицу, и наотмашь молотит его сумкой по башке. А сумка у Ирки, это, надо сказать, отдельная тема. Там даже молоток на всякий случай лежит, я сама видела. — Лиска, беги!

Ага, беги! Чтобы он её вместо меня уволок?

— По яйцам бей, Ирка! — ору я, решительно переходя в атаку. — По яйцам!

А шпендик уже никого никуда не волочит, лишь приседает, закрывая голову руками и пытается уворачиваться.

Так бы мы его и запинали, пожалуй, если бы не голос над ухом:

— Так, всё, хватит! Отпустите его!

Я вздрагиваю и застываю с отвисшей челюстью, а вот Ирка резво переключается на Дмитрия. Наскакивает:

— Тебе тоже навешать? Тоже хочешь?

И пока она пытается домахнуть до его головы сумкой, я, рискуя жизнью, встаю между ними:

— Ир, всё нормально! Ч-шш! Всё нормально.

Подруга резко замирает. Хлопает глазами, приходя в себя. Наконец шмыгает носом и сдувает с лица прядь. В это же время Дмитрий подхватывает меня под локоть и тянет к злосчастной BMW, а я словно овца на верёвочке безропотно бреду следом.

— Э-эй! — угрожающе наматывает Ирка ремешок сумки на руку. — Отпустил её! Быстро!

— Не надо, Ир, — успокаиваю я, — это… ОН.

Но подруга всё равно словно хищник готовый к прыжку идёт следом:

— Слышь, ты! Я кому говорю, руки убрал от неё!

— Володь! — роняет Дмитрий, и за её плечами появляется вдруг шпендик. Ловко цепляет локти в захват и сводит их за спиной.

— Ир, всё нормально, правда! — повторяю я, уже ныряя в просвет открытой мне Дмитрием двери. — Я тебе позвоню!

— Лиска, — возбуждённо порывается она шагнуть следом, но шпендик удерживает, — я запомнила номер машины! Эй ты, шкаф! — это уже к Дмитрию, — я тебя запомнила, усёк? И если она мне через час не перезвонит, ты пожалеешь, что вообще родился! Понял? Я тебя запомнила!

— Володь, давай там… осторожнее! — напутствует Дмитрий, и тоже ныряет в авто.

Дверца захлопывается, и мы оказываемся в полумраке прохладной, пахнущей степными травами и кожаным салоном тишины. Впрочем нет, здесь на самом пределе слышимости играет какая-то незнакомая, с первых нот чарующая музыка. Какой-то мужской хор, что ли. Дмитрий плавно трогается от бордюра, я взволнованно наблюдаю, как Ирка сначала выкрикивает что-то нам вслед, а потом угрожающе разворачивается к шпендику…

— Его звали Володя, — трагично вздыхает мой похититель, — он был смелым парнем хорошим другом. А эта амазонка, она кто вообще такая — охрана твоя что ли? Хочу такую. В смысле — в охрану.

Смотрю на него, и сначала не понимаю, что не так, а потом доходит — борода! И хотя она и была аккуратной пижонской, а всё равно накидывала солидности и пару лет к его возрасту. Теперь же на вид он едва дотягивает до тридцати пяти. Линия бритого подбородка чёткая и мужественная, словно тёсаная из камня, даже потрогать хочется, а на щеках… милые ямочки от едва сдерживаемой улыбки.

Поспешно отвожу взгляд. К этим ямочкам у меня вдруг просится совсем другой, гораздо более точный эпитет — блядские. Как и вот эти едва уловимые смешливые морщинки в уголках глаз. Да, собственно, и сами лучистые, серо-зелёные глаза в обрамлении густых тёмных ресниц.

— У Володьки теперь стресс на всю жизнь! Он же, вообще-то, чёрный пояс по каратэ имеет и реальный боевой опыт в горячих точках, а