«Не будь я так поглощен делами Мэйфейрских ведьм, – писалон, – скорее всего, это исчезновение вообще бы не произошло. Мне следовалобы проявить больше внимания к Д. во время его переселения в другое тело. Следовалобы окружить его большей любовью и таким образом завоевать его полное доверие.Но теперь мне остается только строить догадки о том, что с ним произошло, и,боюсь, он пережил ужасную по своим последствиям духовную катастрофу.

Несомненно, он еще свяжется со мной. Я слишком хорошо егознаю, чтобы думать иначе. Он придет. Непременно придет, каким бы ни было нынесостояние его души, а о том, каково оно, я даже не берусь судить. Да, он придет– хотя бы ради того, чтобы подарить мне покой».

Мне так больно было читать эти строки, что я прервался иотложил страницы в сторону. Несколько минут я мог думать только о своей неудаче– ужасной, жестокой неудаче.

Но оставались еще две страницы. Наконец я взял их в руки ипрочел последние записи Эрона:

«Как бы мне хотелось обратиться за помощью непосредственно кстаршинам. Как бы мне хотелось после стольких лет служения Таламаске полностьюдоверять ордену и авторитету старшин. Однако нашу организацию, насколько язнаю, составляют смертные мужчины и женщины, не чуждые ошибок. И я не могуобратиться ни к одному из них, не предоставив им тех знаний, которыми не хочуделиться.

Последние месяцы Таламаска переживает множество внутреннихбед. До тех пор пока не будет решен вопрос о личностях старшин и возможностисвязаться с ними, этот отчет должен оставаться в моих руках.

Тем временем ничто не может поколебать мою веру в Д. –как в него самого, так и в его добродетель. Если Таламаски и коснулосьразложение, оно не повлияло на Дэвида и на многих таких, как он. И хотя сам япока не могу довериться кому-либо, мне отрадно думать, что однажды это сделаетДэвид. Пусть он откроется им, если не мне.

Моя вера в Дэвида так велика, что иногда разум играет сомной странные шутки: мне кажется, будто я вижу его, хотя вскоре понимаю, чтоошибся. Вечерами я ищу своего друга в толпе. Я вернулся в Майами специально,чтобы отыскать его. Я не раз взывал к нему телепатически. И нисколько несомневаюсь, что однажды, очень скоро, Дэвид откликнется хотя бы для того, чтобыпопрощаться».

Меня сковала сокрушительная боль. Шли минуты, а я ничего неделал, придавленный грузом несправедливости, совершенной по отношению к Эрону.

Наконец я через силу заставил себя пошевелиться, аккуратносложил записи, вернул их в конверт, а потом оперся локтями на стол, склонилголову и долго оставался неподвижен.

Клавесин давно замолк, и, несмотря на всю свою любовь к этоймузыке, я понял, что она все-таки мешала мне размышлять, и теперь наслаждалсятишиной.

Ничто не изменилось: я по-прежнему испытывал горькую печаль,во мне так и не пробудилась надежда. Смерть Эрона представилась такой жереальной, как когда-то его жизнь. И жизнь и смерть его сейчас виделись какистинное чудо.

Что касается Таламаски, то я знал, что она залечит свои раныи без моей помощи. За орден я не беспокоился, хотя Эрон совершенно справедливос подозрением относился к старшинам, до того как окончательно убедился вподлинности их лиц и полномочиях.

Когда я покинул орден, вопрос о том, кто же они такие насамом деле, как раз жарко обсуждался. Где хранятся тайны, там всегда найдетсяместо предательству и подлости. Убийство Эрона стало частью этогопредательства. Знаменитый Похититель Тел, ввергший в соблазн Лестата, когда-тобыл одним из наших агентов.

А старшины? Неужели и их коснулось предательство? Я так не думал.Таламаска была древней и очень серьезной организацией, изучавшей вопросывечности. Ученые-историки, служившие в ней, никогда не спешили с выводами. Нотеперь дорога в орден была для меня закрыта. Смертным агентам предстоялопреобразовать орден, очистить его от всего недостойного, и начало этому былоположено в прошлом. Но я ничем не мог им помочь.

Насколько мне стало известно, Таламаска преодолелавнутренние противоречия. Насколько успешно и с чьей помощью – я не знал, да ине хотел знать.

Знал я лишь одно: те, кого я любил, в их числе и Меррик, неконфликтовали с орденом, хотя мне и казалось, что она, а также некоторые другиеагенты, за которыми я время от времени наблюдал в других городах, имели болеереалистичное представление об организации и ее проблемах, чем некогда я.

Ну и, разумеется, наш разговор с Меррик следовало сохранитьв тайне.

Но как мне разделить тайну с ведьмой, которая так быстро илегко наслала на меня свои чары? Воспоминание о ее поступке вновь привело меняв раздражение. Надо было унести с собой статуэтку святого Петра. Это послужилобы ей уроком.

Но какова была цель Меррик – продемонстрировать мне своюсилу, дать понять, что такие жалкие существа, как мы с Луи, полностьюподвластны ее чарам, или доказать, что наши намерения отнюдь не безобидны?

Внезапно меня охватила сонливость. Я уже упоминал, чтонасытился перед встречей с Меррик. И тем не менее, распаленный прикосновениямик ней, но еще больше собственными фантазиями, я жаждал новой порции крови.Борьба с самим собой, скорбь по Эрону, который слег в могилу, не услышав отменя ни слова утешения, утомили мой разум.

Едва я собрался прилечь на диван, как до меня долетели давнознакомые и очень приятные звуки, которых мне давно уже не доводилось слышать.Это пела канарейка. Я слышал, как она трепещет крылышками, как позвякивает ипоскрипывает подвешенная к кольцу клетка и звенит маленькая трапеция (или какона там называется?).

И вновь заиграл клавесин – темп музыки был очень быстрый,гораздо быстрее того, что может выдержать человеческое ухо. Это былидушераздирающие, сводящие с ума аккорды, полные магии, словно у клавиатурысидело сверхъестественное существо.

Я тут же понял, что Лестата нет в квартире и не было ссамого начала, а эти звуки – музыка и тихий птичий гвалт – доносятся вовсе неиз его закрытой комнаты.

Тем не менее я должен был удостовериться.

Всесильный Лестат умел скрывать свое присутствие, а мне,связанному с ним одной кровью, были недоступны его мысли.

Я с трудом поднялся, как в полусне, поражаясь собственномубессилию, и направился по коридору в его комнату. Постучался, подождал, сколькотребовали приличия, и распахнул дверь.

Все было так, как и следовало ожидать: посреди спальнистояла массивная кровать из красного дерева, с пыльным балдахином на четырехстолбиках, с гирляндами из роз и пологом из темно-красного бархата, неизменнолюбимого Лестатом. Пыль густым слоем покрывала прикроватный столик, бюро икниги на полках. Никакой звукопроигрывающей аппаратуры в комнате я не увидел.