— Мы не на базаре, чтобы торговаться.

— Вот именно! — все так же мысленно ответил Иваныч, — я сам решу, когда придет мое время.

Сердце, словно опомнившись, внезапно сделало еще один запоздалый «бум», и снова наступила длинная-предлинная пауза.

— Это не тебе решать!

Черта с два!

Петр Иваныч сжал в кулак слабую безвольную руку и с трудом подтянул ее к груди. Ладонь была вялая, безжизненная, кулак получился рыхлый, бесполезный. Но это лучше, чем ничего.

Он ударил им себя в грудь.

Мда… ударом это назвать сложно, так… вялый и бесполезный тычок.

— Бейся! — приказал он, — бейся, прошу тебя!

Из глаз потекли скупые старческие слезы.

«Бум» — испуганно ответило сердце, и все тело свело судорогой.

— Бейся! — на этот раз более жестко приказал Петр Иванович и вновь ударил себя кулаком в грудь.

Ответом была тишина.

— Милое мое, родное сердечко, я знаю, что тебе трудно, — попытался подлизаться Петр Иванович, понимая как глупо это звучало бы со стороны. Хорошо, что люди мысли читать не умеют.

— … потерпи еще немного. Совсем чуть-чуть… А потом мы с тобой отдохнем по-настоящему.

Сердце внезапно откликнулось и сделало «бум» два раза подряд почти без паузы. Яркий свет резанул по глазам, в груди запекло. Не-вы-но-си-мо…

И он снова ударил себя в грудь, когда боль немного отпустила.

— Бейся! Бейся, сука, иначе сдохнем!

Он принялся мысленно считать, ничего другого в голову так и не пришло.

— Один, два, три — вдох.

Вдоха не получилось, только невнятный птичий клекот и противное сипение.

— Один, два, три — выдох.

Как можно выдохнуть, если ты ничего не вдохнул?

Спазмы удушья, судорожное глотание, хрип, судороги.

Но он хотя бы попытался…

Сердце опять сказало «бум» и замерло в ожидании.

— Один, два, три — вдох.

Обжигающий пустынным зноем воздух внезапно наполнил легкие полностью.

Бум!

Боже, какой он пьяняще вкусный! Как это здорово — просто дышать.

— Один, два, три — выдох.

Постараемся не обращать внимание на хрипы и сипение. Нас ничего не должно отвлекать. Мы заняты очень важной работой. Мы оба — я и мое сердце.

Бум!

Один, два, три — вдох.

Бум…

Один, два, три — вдох.

Бум, бум, бум…

Бум, бум, бум…

Кажется, ритм выравнивается, и боль в груди потихоньку отпускает, но жжение осталось.

Но это ничего. Это терпимо. Это не смертельно. Наверное…

Глаза слипаются, словно не спал несколько дней кряду. Впрочем, это не сильно грешит против истины. Когда он в последний раз высыпался? Давно. Очень давно. Много лет назад…

* * *

Такого густого тумана Петр Иванович не видел никогда в жизни. Уже в паре шагов ничего невозможно различить в молочной-серой белизне. Приходится брести вслепую, ежеминутно спотыкаясь о торчащие корни, и шарахаться от узловатых сухих ветвей, что так и норовят ткнуть острым концом в глаз.

Где же он находится, черт возьми? Память словно заволокло туманом…

Он бредет несколько минут без единой мысли в голове, на то, чтобы сосредоточится, нет сил — ни физических, ни душевных.

Наверное, я все-таки умер. Что дальше? Чистилище? Ад?

Он вновь спотыкается о торчащий корень, сильно ударяется коленом, неожиданно для себя самого матерится вслух. Со всей силы пинает гнилую корягу, выпрямляется, поднимает голову и затравленно осматривается вокруг. Пока его внимание было отвлечено, туман слегка расступился, стал менее плотным, но одновременно и тьма вокруг сгущается все сильнее и сильнее. От этого видимость не становится лучше. Скорее наоборот…

Да где же это я?

Какие-то фигуры проступают сквозь мрак и туман, словно призраки во мгле. Еще один шаг в этом направлении.

Чтобы разглядеть подробности, мне нужно приблизиться. Я должен понять, что со мной происходит, и где я нахожусь?

Еще шаг…

Снова что-то путается под ногами. Петр Иваныч спотыкается, но упрямо не отводит взгляд. Он уже почти догадался.

— Людмила и Танюшка! Я иду к вам…

* * *

Слово «фашизм» давно стало апеллятивом, архетипом, своего рода ярлыком, собирательным образом всего, что есть плохого в мире. Произнесите «фашизм», и люди сразу вспомнят Гитлера и Муссолини, концлагеря, холокост, крематории и «газенваген». (прим. нем.Gaswagen — газовый автомобиль, также газенва́ген, «душегу́бка» — термин, используемый в научной и популярной литературе для обозначения мобильных газовых камер, применявшихся нацистской Германией в период Второй мировой войны для массового уничтожения людей). Даже в академическое определение закралась фатальная ошибка, приписывающая явлению какую-то деструктивную идеологию и мифический тоталитарно-милитаристский ультранационализм.

Фашизм — это не что иное, говорили они, как идеология, декларируемая правящей верхушкой для народных масс. Великая цель, во имя которой предлагается объединиться всем жителям страны, дабы творить беззаконие без оглядки на религиозные и нравственные нормы социума. Это такой хитрый способ перенаправить народное недовольство с власть имущих на внутренних или внешних врагов государства, политических противников правящей партии или просто на случайных козлов отпущения. При этом фашизм может строиться на религиозности (прим. Испания), великом прошлом (прим. Италия), идее расового превосходства (прим. Германия), либеральных ценностях (прим. США) и т.д.

А между тем, у истинного фашизма, как явления, по сути, ведь и нет никакой идеологии. Она существует только в головах правящей элиты любой страны. И со времен Древнего Рима по сию пору практически не изменилась. Это полная и абсолютная власть над народом. Право казнить и миловать подданных по собственному усмотрению. То бишь по велению левой пятки императора и доверенного ему круга лиц, наделенных выше озвученным правом от имени самого императора.

С этим утверждением можно спорить до хрипоты, и что римляне де и слова такого не знали, его придумали только пятнадцатью столетиями позже, и что казнить подданных римские магистры могли только после суда, где высшей инстанцией для смертного приговора являлся народ.

Ну да, вы еще скажите, что и демократию тоже придумали в Древнем Риме…

Нацизм, он же национал-социализм, радикализм, тоталитаризм и даже антисемитизм, вырос из ограничений прав властелинов. Поизмельчали нынче диктаторы всех мастей и расцветок, с великой осторожностью стали поглядывать на толпу из страха быть повешенными за превышение полномочий и упоение властью вплоть до полной потери берегов. Поэтому и выдумывают всевозможные причины для безнаказанного террора собственного населения под видом борьбы с ведьмами, жидами, цыганами или на самый крайний случай рыжими.

У монархов же никакой рефлексии по этому поводу никогда не было.

— Охра-а-ана! Вздерните-ка вот этого рыженького. Чего-то он мне не нравится…

И