дрель, ибо он ценный кадр, и зачастую приходится принимать, каков есть — другого днём с огнём не сыщешь.

Если, конечно, прапор не вор — по такому точно плачет прокуратура.

Повозка двигалась плавно, лишь немного раскачиваясь, словно трамвайчик на рельсах, поехала в сторону пропускного пункта, потому как мягкая подвеска хорошо сглаживала колебания.

Ну а Сизов, который был с позывным Паспарту́, продолжал говорить своим суховатым голосом:

— Командир, я у нашего начпрода три мешка картошки вымутил. Будет привал, на угольках забацаю, с тушёночкой. А я вот думаю, местным говядину нельзя. Они по этой части как индусы со священными коровами. Но это всё понятно. А если сухие кубики со вкусом говядины? Это им можно или нет? Там же ни одна животина не пострадала.

Дмитрий улыбнулся, покачал головой и тихо ответил:

— С нами монашка, она как раз по говяжьей части, у неё можно спросить.

— Это которая худющая и рогами? Да она сама как суповой набор, — усмехнулся прапор и приложил к вискам кулаки с выпрямленными указательными пальцами, изображая рога, потом вздохнул и продолжил. — А ей, интересно, водку можно или нет?

Дмитрий снова усмехнулся и, чтоб хоть как-то себя занять, окинул взглядом нутро кареты и дорастал из жестяного сейфа под сидением карту, где полагалось отмечать пройденный маршрут и делать заметки.

Затем капитан поддел рукой и разложил складной столик, приделанный к стене, совсем как в купе поезда, и плотно задёрнув шторки на окошках, расстелил шуршащую бумагой карту и стал водить пальцем. На потолке кареты горел обычный светодиодный светильник, роняющий ровный белый свет на людей, вещи и нарисованную местность.

Пока искал фломастеры и ручной фонарик, проворонил момент, когда на столике появились жестяные стопочки и фляжка.

— За знакомство, командир, — подмигнул прапор и разлил стопкам.

Дмитрий протёр затёкшее от недосыпа лицо и принял предложенное. Для сна и здоровья, так сказать.

А потом вернулся к карте.

Палец заскользил туда-сюда и вскоре остановился у жирной точки с надписью Керенборг. Казалось бы, просто. Всего-то надо от условного Подмосковья добраться до места, параллельного в этом мире Петербургу, но гладко было на бумаге, да забыли про овраги. Придётся идти на северо-запад и пересечь поперёк всё королевство. Однако, если двигаться напрямик, путь преграждали небольшие, но сложные для транспорта горы, и горы надо огибать, и этот крюк, добавлял к маршруту лишние сто-двести кэмэ.

Из хорошего — часть пути проляжет через неплохо изученный Галлипос, имеющий на постоянной основе представительство землян и стоящий на берегу большого залива. Местные зовут его Саббо Маре — Узкое море. А затем можно пойти, оставив менее чем в десяти километрах в стороне столицу королевства — Коруну. Помимо местного мегаполиса, на пути лежало много мелких городков, где можно пополнить запасы провианта и питьевой воды.

Из плохого — местные дороги ведут вокруг столь же многочисленных проклятых мест. Иногда от этого получаются разрывы, когда между поселениями нет ни одной живой души, а местные преодолевают эти участки побыстрее и только днём либо делают крюк во многие десятки километров. Оставаться же во многих проклятых местах на ночь смерти подобно, и нормальной защиты от агрессивной нечисти пока не придумали, хотя пойманный Юркой хитростью призрак монаха дал очень много информации.

Дмитрий вздохнул, снял колпачок с фломастера, глянул на часы и отметил на карте время убытия.

Час ночи по Москве. Десятое ноября две тысячи сорок шестого года.

По местному времени шесть ноль-ноль. А по местному календарю сейчас третий день восьмого месяца года пять тысяч пятьсот двадцатого, что на шкале земной истории попадало на самую середину шестнадцатого века — на матушке Земле в это время набирала обороты эпоха Возрождения, конкистадоры покоряли новый свет, совсем недавно скончался Леонардо да Винчи, а будущий правитель Российского царства Иван Грозный был пока ещё десятилетним пацаном.

Но это весьма условно, ибо надо учитывать, что год здесь длиннее земного на шесть дней, а сутки короче на полтора часа. К тому же местная история идёт несколько иными путями.

В общем, первый день пути начался, и первым препятствием станет Гнилой Березняк.

* * *

Сестрица Стефани тоскливо глядела сквозь пальцы на удаляющую крепость халумари. Монашка закрыла лицо ладонями и медленно покачивалась вместе со своей повозкой. Неизвестно, сколь долго затянется путь. А вдруг на это уйдут месяцы, и даже годы?

Было страшно. Стефани никогда не уходила от храма дальше торговой площади. Как отдали на служение в семь лет, так и не была нигде. И было непонятно, зачем она понадобилась в походе? Она же просто писарка и соколятница с правом мужненья, и лишь ничтожная проводница воли и слова Тауриссы в провинциальном городе.

Но ослушаться матушку нельзя — тогда долгие годы служения осыпятся в пыльную дорогу бытия позорным навозом. Никто даже пачкаться не станет, лишь будут брезгливо морщиться.

Рядом на жёрдочке заклекотал взволнованный почтовый сокол — один из троицы, что дали в путь.

— Тихо, хороший, мне тоже не хочется ехать, — прошептала сестрица.

Она раздосадованно поджала губы и откинулась на стенку повозки, а потом провела по воздуху ладонью, отчего завязки на шторке дёрнулись, как живые змейки, и развязались. Светлая ткань закрыла собой это проклятое утро, оставив лишь узкие щёлочки, в которые пробивался свет. Найти бы тех, кто притащил в Керенборг те вещи, несущие в себе запретное колдовство, задушила бы голыми руками.

Но мечты мечтами, а на столь длительное время надо себя чем-то занять, и потому сестрица Стефани достала из походной сумки старую, пропитанную пылью книгу с походными молитвами.

Она прикрыла глаза и зашептала, открываясь высшей силе. Сила никогда не отвечала напрямую, но и мимолётного её касания было достаточно, чтобы ощутить единение с небесами.

— Да будет милость Тауриссы обращена на стада рогатые и стада двуногие, — едва слышно прошептала жрица и замолчала, прижимая книгу с потрёпанным и аккуратно подклеенным переплётом к груди.

Богиня, как всегда, молчала, а вместо неё откликнулись тауры — бычки и коровы, запряжённые в повозки и колесницы. Стефани почувствовала внутри себя медленную и размеренную поступь рогатых созданий по до сих пор упругой после позавчерашнего дождя дороге, тяжкое дыхание волов в повозке барона и жужжание многочисленной мошкары, кружащейся над животными.

Но сила имела обратную сторону: разум туманился и затуплялся, уподобляясь усталому волу с ярмом на шее. Разум тянулся в царство сна.

— Му-у-у, — тихо притянула Стефани и улыбнулась теплу и уюту сонного забвения. Она