class="a">[13]. Оно было ловким, умело лазить по деревьям и бегать по земле, и оно было теплокровным или, по крайней мере, приближалось к этому, то есть обладало способностью поддерживать комфортную температуру тела, охотясь за насекомыми на ночном холоде. Внутри черепа у него находился большой мозг, обеспечивавший ему интеллект и острое обоняние, слух у него тоже работал отменно.

Если бы этот зверек пробежал перед вами в лесу или на платформе метро, уверен, вы бы подумали, что это обычная мышь.

На сцену вышли млекопитающие, наследники столь многих удивительных адаптаций, накопленных за 100 с лишним миллионов лет эволюции их предками — пеликозаврами, терапсидами и цинодонтами. Новые животные расселялись по планете и готовились завладеть Пангеей — отвоевать то, что их терапсидные прародители утратили из-за разбушевавшегося пермско-триасового вулканизма.

Или нет?

Суперконтинент начинал распадаться, а динозавры становились все больше и злее. У новоявленных млекопитающих — несмотря на все их эволюционные инновации — возможности были ограниченны.

Им пришлось на отлично освоить искусство жить инкогнито.

3

Млекопитающие и динозавры

Vilevolodon

Уильям Бакленд умел работать с аудиторией. В Оксфордском университете первых десятилетий XIX в. он играл роль эксцентричного профессора, чьи лекции по геологии и анатомии стали знаменитым аттракционом. В полном академическом облачении он носился между рядами, засыпая студентов вопросами и раздавая им разрозненные части тел животных. Его дом представлял собой склад костей, звериных чучел, раковин и других курьезов; одно время он даже держал собственный зоопарк. На званых ужинах он выводил ручного медведя — одетого, как и хозяин, в академическую мантию — и кормил гостей загадочными сортами мяса со всех концов Британской империи. Обычно в меню бывали мыши на гренках, леопард и дельфин. Иногда его друзьям могло повезти — и переваривать приходилось всего лишь страуса или крокодила, что явно казалось Бакленду банальностью.

Его жизненной целью, как видите, было проложить гастрономический путь через все животное царство. Законной добычей было всё — даже человек, если только верить легенде о том, что произошло, когда архиепископ Йоркский показал ему серебряный ларец с маринованным сердцем, якобы принадлежавшим Людовику XVI. «Я ел много странных вещей, — будто бы сказал Бакленд, — но сердце короля еще не пробовал». Он выхватил его и проглотил, повергнув в шок публику. Надо полагать, представление вышло эффектным.

Однако настоящий звездный час у него был впереди.

Как-то зимним вечером 1824 г. Бакленд выступал с речью перед Лондонским геологическим обществом. Он только что стал председателем этого закрытого клуба для своих, куда входили натуралисты, богословы и аристократические коллекционеры минералов — типичные представители георгианского общества. Артист по натуре, Бакленд хотел, чтобы его инаугурационная речь запомнилась, и у него был козырь. Уже несколько лет ходили слухи, что он приобрел какие-то гигантские ископаемые кости у рабочих, добывавших известняк в карьере близ старинной английской деревеньки Стоунсфилд. Плоские пластинчатые слои породы отлично подходили в качестве кровельной плитки, но иногда внутри их находили зубы и кости, если, конечно, верить слухам. Теперь, после почти десятилетия исследований, Бакленд был готов объявить результаты.

Он с помпой сообщил публике, что среди камней для кровли действительно попадаются кости и что они большие — намного крупнее костей любого животного, обитающего в современной Англии. По форме и пропорциям это кости пресмыкающегося, вроде бы принадлежавшие гигантской ящерице, больше похожей на мифического дракона, чем на какое-либо из животных, знакомых аудитории. Это было нечто совершенно новое, и Бакленд придумал для него отличное название — «мегалозавр».

Завороженная публика пока еще об этом не догадывалась, но Бакленд только что открыл первого динозавра.

Тот вечер стал поворотным моментом в истории науки и положил начало неугасающему интересу человечества к динозаврам. О нем рассказывается в бесчисленных историях, но чаще всего забывают упомянуть, что тогда же Бакленд объявил и о другом открытии. Та находка уступала по физическим размерам, но была ничуть не менее революционной. Среди крупных костей известняковые плиты хранили еще один вид окаменелостей, который Бакленд, с несвойственной ему сдержанностью, посчитал «весьма примечательным».

Две крошечные, по паре сантиметров в длину, челюсти с рядом бугорчатых зубов.

Это, вне всяких сомнений, были челюсти млекопитающего размером с мышь или землеройку. Зубы, на взгляд Бакленда, удивительно напоминали зубы опоссума — животного, хорошо знакомого ему по званым обедам. Так как челюсти были найдены рядом с костями мегалозавра, они служили свидетельством того, что некогда гигантские ящеры жили бок о бок с примитивными млекопитающими. Находка стала первым знаком того, что история млекопитающих гораздо древнее, чем предполагалось.

Именно эти миниатюрные челюсти — а не Баклендовы динозавры — стали поначалу предметом ожесточенных споров в период становления палеонтологии, когда она превращалась из господского увлечения в научную дисциплину. О них высказывали авторитетные суждения многие ключевые фигуры палеонтологии начала — середины XIX в., в том числе Ричард Оуэн, несговорчивый анатом, который впоследствии опишет первых «звероящеров» из Кару и придумает слово «динозавры» для классификации открытого Баклендом мегалозавра и других гигантских ящеров, которых станут находить по всей викторианской Англии. Бакленд, Оуэн и другие ученые десятилетиями спорили о видовой принадлежности челюстей. Эта баталия была связана с более масштабной войной из-за вопроса, меняются ли виды со временем.

В конце концов, однако, динозавры выиграли конкурс на популярность. Названия «тираннозавр», «трицератопс» и «бронтозавр» стали общеизвестными, а «фасколотерии» (Phascolotherium) и «амфитерии» (Amphitherium) — которым принадлежали открытые Баклендом малюсенькие челюсти — были сосланы в лексикон специалистов. Такова была суровая реальность открытия. На протяжении всего XIX столетия гигантские кости динозавров находили в Англии и остальной Европе, а затем и на американском Западе, где жаждущие славы промышленники вроде Эндрю Карнеги нанимали работяг, чтобы выкапывать на бросовых землях колоссальные скелеты. Между тем окаменелости млекопитающих из этого временнóго интервала — юрского и мелового периодов — были немногочисленными и невыразительными, по большей части они сводились к отдельным зубам и обломкам челюстей. Полных скелетов не попадалось, а если бы и попалось, то их мышиный размер, конечно, не впечатлил бы публику так, как диплодок (Diplodocus) размером с аэроплан.

Поэтому неудивительно, что юрские и меловые млекопитающие снискали себе не блестящую репутацию. Их считали унылыми и неспециализированными универсалами, которые выглядели и вели себя как мыши, обреченные влачить жалкое существование в долгой тени динозавров. Не герои, а скорее статисты в динозавровой драме.

Неудивительно и то, что большинство молодых людей, которым случается увлечься окаменелостями, — включая меня, — интересуются динозаврами, а не юрскими млекопитающими. Моя подростковая страсть переросла в профессию, которая и завела меня