сдерживается, чтобы не зевнуть и не обидеть Духова, но все рассказанное тут же вылетает у нее из головы. Оживляется она, только когда он показывает ей фотографию Кшесинской, – действительно, говорит, ты чем-то ее напоминаешь. Аля пожимает плечами: разве что волосами. К тому же балерина была маленькой, 153 сантиметра всего, а у Али все 170.

К обеду ей это просвещение надоедает.

– Послушай, я не обязана все это знать, с какой стати? Вот ты знаешь, когда… ну, например, в каком году была битва при Молодях?

Однако оказалось, что Духов это знает.

– В 1572-м. Есть вещи, которые каждый человек обязан знать, – заявляет он.

С кино дело обстоит лучше, Аля много что смотрела. А вот ее однобокую увлеченность романами Духов тоже критикует. Он собирает ей стопку книг – Бердяев, Розанов, Кьеркегор, Камю и еще с пяток имен, заявляет, что будет спрашивать отчет о прочитанном.

– Ты не можешь читать одни романы.

– Почему? Если мне нравится.

* * *

Девушка-продавец в фиолетовой клетчатой рубашке и бейсболке действует со скоростью робота. Бывают такие люди, которые двигаются точно на быстрой перемотке. Здравствуйте. Улыбка. Сладкий? Соленый? Конечно. Звяканье кнопки на кассе. Коробка, лопатка. Звук ударяющегося о бумажные стенки попкорна. Стакан, клавиша, льющийся пепси или спрайт. Снова улыбка. Пожалуйста. Здравствуйте – а это уже тому, кто за тобой, а ты давай пошевеливайся, уходи быстрее, пока улыбка не превратилась в оскал и удлинившиеся зубы не вонзились в твою нежную кожу на руке.

Духов, как и обещал своему идолу-режиссеру, привел Алю на сеанс «Семьи в поезде». Ей не хотелось идти, она еще помнила, как была раздавлена «Воробышком», но препираться с Духовым не стала – все, что было связано с Константиновичем, воспринималось им очень остро.

До сеанса минут семь, уже запускают в зал. Ступеньки вниз, на каждой – голубоватый горящий глазок. Садятся – красные бархатные кресла, крепкие подлокотники, ковролин под ногами. Середина, центр зала. Будто фильм в фильме, а они влюбленная пара в кино. Але смешно. «Чему ты смеешься?» Она говорит. Духов никак не комментирует. Замечает прилипшую к подошве жвачку и принимается оттирать носовым платком (у него он всегда с собой). Берет платком комок жвачки, заворачивает и кладет под кресло. После сеанса непременно выкинет. До встречи с Духовым Аля актеров совсем не так себе представляла.

Зрители постепенно занимают места.

– И все-таки, почему Константинович тебя не снимает хотя бы в маленьких ролях?

– Иван Арсеньевич готовит меня к большему.

– Это к чему же?

– Слышала про альтер эго?

Аля хихикает:

– То есть ты будешь для него вроде Мастроянни у Феллини?

– Не вижу тут ничего смешного.

В эту минуту свет в зале гаснет. Экран загорается, на нем появляется вокзал. Муж, жена, двое маленьких детей. Поезд. Проводник забыл стряхнуть крошку из уголков губ. Муж подхватывает обоих детей, у одного из малышей падает голубая панамка. Жена, светлое платье, темные волосы, скулы – два острых ножа, прямой нос, кидается подбирать панамку, пока ту не уносит ветер. Кидается так резво, что с ноги слетает туфля. Женщина поднимает туфлю, коснувшись ступней, обтянутой чулком, асфальта, смотрит в темное нутро – показывают крупным планом, – смеется, надевает снова. Прежде чем зайти в вагон, оглядывается, ненадолго замирает, будто предчувствуя что-то, – листья на запыленной липе струятся под безмятежным летним солнцем. В это же время в одном из купе располагаются четверо мужчин, задвигают под нижнюю полку большие сумки. Футболки на спинах и под мышками в мокрых пятнах. Один выставляет на стол две темные пластиковые бутылки пива, другой, сев, переобувается – снимает ботинки, стягивает носки, с удовольствием растопыривает пальцы на ногах, шевелит ими, давая подышать распаренной коже, потом засовывает ноги в тапочки, домашние, тканевые, в мелкую коричнево-серую клеточку.

Когда проходит одна треть фильма, Аля хочет уйти. Или хотя бы выпроводить Духова и смотреть это одной. Но она не делает ни того, ни другого. Велит себе досмотреть до конца.

После сеанса сидит в оцепенении некоторое время на красном бархатном кресле. Зрители покидают зал. Макар рассказывает какие-то подробности съемок, но Аля не слышит его. Поднимаются, выходят, щурясь на электрический свет торгового центра.

– Я сейчас, – говорит Аля, кивнув в сторону туалетов.

У умывальников переодевается женщина в блестящем платье из черного кварца с золотистыми блестками. Красные ногти. Вытравленные добела волосы. Лет сорок, а то и все пятьдесят. Не стесняется притихшей или оглушенной очереди – большинство зареванные, с сеанса «Семьи в поезде». Аля подходит к умывальнику – свободен только один, рядом с переодевающейся женщиной. Плескает воды в горячее покрасневшее лицо. Всматривается в отражение, пытаясь нащупать, выискать прежнюю себя, ту, которой она была до сеанса. Женщина рядом уже свернула платье, сложила в пакет, на ней остаются только грязноватый бюстгальтер цвета дождевого мясистого червяка и такие же трусы, заношенные, застиранные. Бугристые ляжки. К горлу подступает тошнота, Аля набирает в горсть воды и отпивает. Кто-то больно хватает ее за запястье – это оказывается та самая женщина.

– Что – тошно? Что – плачешь? А каково мне? Это про меня, этот фильм про меня, ясно? – она повышает голос, дышит на Алю, обдает гниловатым запахом нелеченых зубов, поворачивается к остальным женщинам. – Что – страшно, сучки? Отводите глазки, плачете? А каково было мне? В девятнадцать-то лет? А вот – выжила! И вас еще всех переживу!

* * *

Как-то Константинович вызвонил Духова в тот момент, когда они с Алей работали по киевскому направлению. Пришлось свернуться и выйти на следующей станции. Вскоре подъехал уже знакомый белый «лексус». Рядом с Алешей в машине сидел Константинович.

– Забирайся, ребенок, подвезем тебя до метро, – сказал он Але, опустив стекло. На этот раз на режиссере была голубая шелковая рубашка и инкрустированная бог весть какими камнями булавка.

Духов стиснул ей руку, чтобы не подумала отказаться. Аля, вдохнув побольше воздуха, точно ныряльщица перед погружением, забралась на заднее сиденье, где развалилась Барса. Макар обошел машину, сел с другой стороны, Барса наполовину улеглась на его ноги, постучав по Алиным джинсам светло-рыжим хвостом. Салон был освещен закатным светом, будто плавал в густом красносмородинном желе.

– Что вы тут делали? – спросил режиссер.

Духов сказал.

– Собирали деньги? – Константинович в изумлении обернулся. – Что ты хочешь этим сказать, Макарий?

Макар объяснил. Аля почувствовала, что краснеет.

– Господи, Макарий! И сколько не хватает?

– Двести долларов.

Режиссер полез в бардачок, вытащил сложенную пачку, рубли и доллары вперемешку, нашел две, протянул Але.

– Нет, спасибо, – сказала Аля. – Я должна сама.

– Детские глупости все это, – буркнул Иван Арсеньевич, убирая деньги.