Из этого очень фрагментарного наброска китайской политической истории, большая часть которой вовсе и не китайская, а скорее история чжурчженей, монголов или тюрок – следует, что сохранявшееся превосходство ханьцев во всех формах гражданских достижений никак не подтверждалось их стратегическими способностями. Ханьцы могли производить больше пищи лучшего качества, чем любая другая нация в мире, они создали самую сложную и утонченную культурную и технологическую надстройку на своем материальном базисе, но гораздо чаще (как минимум в два раза) им не удавалось, во-первых, оценить свое внешнее окружение достаточно реалистично для того, чтобы выявить угрозы и усмотреть возможности, и, во вторых, разработать эффективную большую стратегию, чтобы использовать свои относительно многочисленные ресурсы для обеспечения безопасности собственной территории и населения.

Стратегическая компетентность, по-видимому, не попала в длинный список достижений ханьцев, так что в то время как ханьские генералы, командующие огромными армиями, цитировали друг другу Сун Цзы, сравнительно небольшое количество конных воинов, закаленных в грубой и эффективной стратегии степной маневренной войны, одерживали над ними победы. Более того, все ханьские интриги и увертки оказались гораздо слабее долгосрочной и широкоформатной дипломатии, столь естественной для степных правителей, которые регулярно объединялись за или против даже самых отдаленных империй. В прошлом все эти печальные последствия отмеченных недостатков могли лишь усиливаться посредством иллюзий о достоинствах ханьской стратегической культуры. К сожалению, судя по частотности цитат из «Враждующих царств» в речах китайских официальных лиц, кажется, что эти иллюзии сохраняются до сих пор. Все прочие последствия исторических реалий Китая представляют собой повторяющийся цикл, ослаблявший династии и предварявший их падение.

Сильная династия означала внутренний мир, законность и порядок. Мир, в свою очередь, означал экономический рост и тем самым увеличение расслоения доходов и распределения богатства, усиление местных богачей. Расслоение в богатстве, в свою очередь, означало переход земель от мелких собственников к крупным помещикам. Став батраками и безземельными поденщиками, бывшие крестьяне превращались в бандитов, если был неурожай. Бандиты, в свою очередь, становились местными мятежниками, а местные мятежи превращались в обширные восстания, если появлялись харизматичные лидеры. Самым ярким примером этого был Чжу Юаньчжан (Zhu Yuanzhang), который начинал как сельский безземельный рабочий, стал мятежником против монгольской династии Юань, достиг лидерства среди мятежников и, наконец, основал династию Мин в 1368 году как император Хунту.

Таким образом, налицо внутренний цикл упадка, начинающийся с дифференциации богатства, ведущий к появлению местных олигархов, которые во все большей степени контролируют местные власти, что позволяет им сосредотачивать в своих руках еще больше богатства… Внутри этого цикла есть и внутренний круг официальных лиц, который начинается с ученых-чиновников, всерьез принимающих конфуцианство с его моральными нормами, и тем самым устанавливающих закон и порядок, ведущий к имущественному расслоению, позволяющему богатым содержать своих детей вплоть до того, как они сдадут экзамен и сами станут чиновниками, которые, в свою очередь, будут использовать власть, чтобы и дальше обогащать свои семьи, до тех пор пока вся система не рухнет. По-видимому, нынешние социальные реальности Китая в этом смысле не случайны.

Первый вывод, который ниже будет подтвержден содержанием двух последних, полномасштабных программных документов, официально представляющих китайскую внешнюю и оборонную политику64, состоит в том, что китайские лидеры полны решимости продолжать преследовать взаимоисключающие цели: очень быстрый экономический и военный рост и соразмерный рост глобального влияния.

Сама логика стратегии диктует невозможность одновременного продвижения во всех трех сферах: не случайно китайский военный рост уже провоцирует реакцию противодействия – прежде всего потому, что рост этот очень быстрый. Эта ответная реакция уже мешает и будет в дальнейшем еще больше мешать китайскому одновременному продвижению во всех трех сферах, экономической, военной и дипломатической, хотя и, несомненно, в различной степени.

Высказанные утверждения самоочевидны до тех пор, пока среди соседей Китая и равных ему по мощности держав будут сохраняться независимые государства.

На сегодняшний день, хотя это только начало, быстрый военный рост Китая вызывает враждебность и сопротивление вместо того, чтобы обеспечить Китаю больше влияния в мире.

Тем самым, остается определить лишь формы, степень, содержание, время и интенсивность растущего сопротивления отдельных стран, и выяснить, скоординированы или даже скомбинированы ли усилия отдельных пар или спонтанно возникших группировок стран. Возможно также, что они объединятся в форме многостороннего альянса под руководством США – такая перспектива не только весьма маловероятна, но также и очень нежелательна, по причине того, что она вполне может подтолкнуть Российскую Федерацию в китайский лагерь, а это само по себе может оказаться решающим фактором.

Логика стратегии не является самореализующейся, но она заставляет лидеров действовать, ибо некоторая ответная реакция на подъем Китая уже существует, несмотря на отсутствие официально провозглашенной позиции отдельных государств в этом вопросе, и недостаток попыток (которые находятся сейчас в эмбриональной стадии) международной координации в этом направлении. Впрочем, только за последние двенадцать месяцев эти органические ответные меры, вызванные восприятием все более сильного и потенциально опасного Китая, проявились следующим образом:

♦ начало стратегического диалога между Индией и Японией, который уже вылился в практические меры, такие как: обмен слушателями в военных учебных заведениях и более тесное сотрудничество в области разведки, нацеленной на Китай;

♦ японская помощь Вьетнаму, также направленная на усиление способности последнего противостоять китайским провокациям на море;

♦ визит в Японию премьер-министра Австралии в 2011 году, который прибыл со стратегической повесткой, четко сориентированной на Китай;

♦ усиление активности Филиппин на море для того, чтобы отстоять свои права на острова Спратли;

♦ продолжающаяся (хотя и очень медленно) переориентация всех военных усилий США от бесполезных чаепитий в Афганистане на сдерживание Китая. С конца 2011 года спонтанные, не скоординированные, почти инстинктивные реакции на военный рост Китая были дополнены появлением новой американской концепции совместного боевого применения различных родов войск в тихоокеанском бассейне и у берегов Китая. Концепция называется «воздушно-морское сражение», что звучит как оперативное решение, хотя преподносится как стратегическое. Данная инициатива уже обзавелась своей лоббистской структурой во главе с трехзвездным офицером.

Возможная роль отдельных государств в китайском и в антикитайском мире, равно как и различные организационные связи между ними, будут рассмотрены в последующих главах. Но главным вопросом здесь является вопрос о природе ответных мер. Ответные меры, ограниченные военной сферой, такие как превентивное наращивание вооруженных сил, ответная передислокация войск и тому подобное не могут быть адекватны сами по себе. Если экономика Китая продолжит расти гораздо быстрее, чем экономика его соседей и равнозначных Китаю великих держав, если процентная доля ВВП, которую КНР направляет на военные нужды, останется такой же, то любые ответные меры в виде наращивания и передислокации войск скоро будут преодолены Китаем. К тому же, тем временем соперники Китая даже могут от него отстать, так как они будут направлять больше ресурсов на военные приготовления, что ни к чему не приведет, но только поглотит ресурсы, которые можно было бы направить на рост экономики.