Весной 1858 года он снова заболел, доктор посоветовал ему воздержаться от работы и восстанавливать силы в сельской местности. А потому в начале лета Уилки отправился морем в Уэльс, где встретил старого гэльского барда, исполнявшего песни хриплым фальцетом; в следующем месяце Коллинз был в Бродстэрсе. Это был его первый продолжительный визит в приморский город, ставший надолго его ежегодным фаворитом. В то время это был скорее не город, а рыбацкая деревня, построенная на крутых меловых утесах, нависавших над полукруглой бухтой с песчаным пляжем и коротким деревянным причалом. Привлекали больше всего тишина и уединенность места. Брат Коллинза и Эдвард Пиготт остановились у него в доме по Проспект-плейс, 3; весьма вероятно, что были там также Кэролайн Грейвз и ее дочь, хотя, конечно же, о них Уилки не упоминал в письмах к матери. Он наслаждался морским воздухом и даже арендовал небольшой люггер, чтобы ходить через пролив во Францию. Ко второй неделе августа он совершенно исцелился.

Плохое самочувствие не помешало ему писать рассказы и статьи для Household Words, за один только год их набралось около двадцати. Один из самых интересных текстов — «Неизвестная публика»; он отражает чувство настороженности, вызываемое у Коллинза литературным рынком. Он жил во времена, когда круг читателей художественной литературы стремительно расширялся, а сами романы приобретали большое общественное значение. Троллоп утверждал: «Мы стали народом, читающим романы… все, от премьер-министра до последней судомойки». Романы вмещали мечты и идеалы, фантазии и размышления нации. Отмена налога на бумагу, новые достижения в технологии печати, такие как литье матриц, привели к резкому росту издания книг. В 1850 году вышло в четыре раза больше романов, чем в 1820 году. Очень многое сошлось и работало в одном направлении.

«Циркулирующие библиотеки» требовали традиционные трехтомные романы, известные как «трехпалубники». В такой библиотеке за подписку ценой в гинею можно было взять одну часть романа единовременно, подписка за две гинеи позволяла брать до четырех книг за один раз. А книжные прилавки на вокзалах нуждались в дешевых изданиях, в которых весь роман умещался в одном томе. Такие книжки называли «желтыми обложками» или «грошовым потрясением» (бульварными романами). Покупатели хотели читать в поезде нечто сенсационное, захватывающее. Популярные газеты-еженедельники, такие как London Journal и Family Herald, также стали выпускать художественные произведения в виде серии выпусков. Коллинз отметил, что наступила «великая эпоха для авторов». Писательство стало профессией, и к концу жизни Коллинза былоосновано Авторское общество. В 1870-х годах официально утвердилась и специальность «литературный агент».

Прогуливаясь по соседним бедным районам Лондона, Коллинз заметил, что в окнах табачных лавок и мелких бакалейных магазинов появились небольшие издания формата кварто. В Household Words они послужили темой для эссе «Неизвестная публика». Книжки, «казалось, состояли из небольшого количества непереплетенных страниц, каждая с картинкой в верхней части лицевой стороны, с коротким текстом под ним». Во время путешествий по Англии он обнаружил тот же феномен. Кто покупал эти грошовые издания? И он понял, что действительно существует незнакомая ему, неизвестная читательская аудитория с запросом на низкопробную литературу, и публика эта составляет многие миллионы человек». Они не вступали в книжные клубы, не были подписчиками платных библиотечных абонементов (гинея — слишком дорого!) или покупателями «желтых обложек» на вокзалах, они не читали книжные рецензии и обзоры ведущих периодических изданий. Он приводит возможный разговор такого клиента с владельцем лавки.

«Продавец. Кому-то нравится одно, кому-то другое. Все это хорошие дешевые книжки. Взглянете?

Покупатель. Да.

Продавец. Эту видели?

Покупатель. Нет.

Продавец. Гляньте, отличное чтиво!»

Коллинз вовсе не осуждает и не презирает эту внезапно выявленную читательскую аудиторию. Надо просто научить ее, как читать книги. Он глубоко верил в викторианский закон прогресса. «Когда эта публика откроет для себя потребность в большом писателе, этот большой писатель получит аудиторию, которой до сих пор никто не знавал». Едва ли можно сомневаться, что самого Коллинза вдохновляла мысль занять такое положение. Он часто упоминал «Короля-Читателя». Когда ему однажды сказали, что его романы читают «на каждой английской кухне», он счел это комплиментом, а не оскорблением. Он всегда стремился отыскать новые способы обращения к публике, он писал, учитывая вкусы широкой аудитории. Даже в конце жизни он жаждал внимания «грошовой публики», покупающей книжки за полпенни.

А вот его представления о театре были весьма старомодны. Вдохновленный успехом «Застывших глубин» и «Маяка», он взялся сочинять пьесу специально для публичного театра. Осенью 1858 года «Красный флакон» поставили в театре «Олимпик» — там, где годом раньше шел «Маяк». Фредерик Робсон исполнял главную роль и в «Маяке», и в «Красном флаконе». Рецензенты первой постановки были скорее добры, чем полныэнтузиазма, критик из The Times описал спектакль «Маяк» как «драматический анекдот, а не настоящую драму». «Красный флакон» обладал тем же мелодраматизмом: дама-отравительница, полубезумный немец, спасенный из дома для умалишенных…

Едва поднялся занавес, публика начала смеяться, хотя пьеса, по словам Генри Морли, представляла собой «два часа бескомпромиссного пафоса». Когда руки «трупа» задрожали и потянулись за звонком вызова, зрители буквально впали в истерику. Морли, один из первых профессоров английской литературы, заключил, что персонажи Коллинза «просто марионетки, выражающие банальные чувства, утомительно представленные». Пьеса сошла со сцены после нескольких представлений и никогда больше не ставилась. Коллинз записал: «Бедный Робсон сделал все, на что способен. Дальше тишина». Ужин после премьеры, состоявшийся в доме Диккенса, один из гостей описал как поминальную трапезу.

Исследуя «неизвестную публику», Коллинз высветил любопытные стороны викторианской цивилизации в стиле колонки советов из дешевой периодики. «Замужние женщины, совершившие небольшие грешки, советуются с редактором. Изменившие женам мужчины смертельно боятся, что их выведут на чистую воду, а потому советуются с редактором». Нельзя пожимать руку даме в момент знакомства. Но можно продавать лекарства без патента. Читатель хочет получить рецепт имбирного пряника, способы закрасить седину, избавиться от бородавок, нервного или пищеварительного расстройства. Другой желает узнать, что такое эсквайр или как произнести слово «живописный» или «эзотерический». А еще кто-то интересуется точным временем дня, в которое уместно нанести визит новобрачным. А пристойно ли быть одновременно учительницей танцев и преподавательницей в воскресной школе? А можно ли продавать лимонад без лицензии? Я уже четыре года люблю одну женщину, но не решаюсь сказать ей об этом. Посоветуйте, что делать.

В конце 1858 года Коллинз вместе с братом и матерью переехал в новый дом на Кларенс-террас, 2, по соседству с Риджентс-парком. Однако теперь у него появился и другой, более важный адрес. К началу 1859 года он указывает в письмах «дом 124 по Олбани-стрит». Кэролайн Грейвз в 1858 году тоже живет рядом с Риджентс-парком. Она подписывается как «миссис Грейвз».