в спокойствии беседу, а я тем временем отправлюсь по своему неотложному делу, навещу соседа- приятеля, да разживусь у него наливкой в долг, или вот хоть за этот распрекрасный халат. Весело оставаться!

После таких слов, Андрей Андреевич, вполне довольный собой, удалился, с силой захлопнув тяжелую дверь кабинета.

Прошло уже некоторое время, а Смыковский всё молчал, не отводя глаз от двери, шумно закрытой братом.

Ипатий Матвеевич и прошелся по комнате, и шаркнул, как-будто случайно ногой, однако ж напрасно, Антон Андреевич стоял не шевелясь, словно не видел его вовсе. Телихов глядел на него с сочувствием, ему было неуютно и скверно оттого, что стал он свидетелем такой сцены, и ещё оттого, что Смыковскому теперь наверняка будет неловко и даже стыдно перед ним. Желая поскорее исчезнуть и выбраться наконец, из затруднительного положения, он всё же решился обратиться к Антону Андреевичу.

– Пожалуй, мне в самом деле, пора, – сказал он сконфуженно.

Смыковский посмотрел на него, но как-то бессмысленно.

– Никогда в своей жизни, ни одного раза, я не позволил себе упрекнуть моего брата хоть в чем-нибудь. Даже если мысли такие и возникали в моей голове, мне становилось непереносимо стыдно из-за того только, что я допустил их появление, – произнёс неожиданно Антон Андреевич и Телихов понял, что ему не время ещё уходить, вздохнув, он присел в кресло. Смыковский же продолжал:

– Упрекнуть брата, укорить его, мне представлялось недопустимым, недостойным, я считал это за низость. Давно уж мы с братом трудно ладим, но я полагал, что он не сумеет ненавидеть меня настолько. Это страшно, поверьте мне Ипатий Матвеевич, это страшно, тем более, когда ненависть эта беспричинна.

– Полно Вам, – утешал Телихов, – зачем Вы так расстроились, это повсюду бывает, в любом семействе, это всё пустяки, образуется, образуется…

– Я в Вас доброго, понимающего человека вижу, и потому способен открыться Вам. Брат ведь и вправду крепко пьет, к несчастью страдает этим недугом и довольно долго, верно это перешло к нему от нашего отца. Отец порой ни единого дня в году, трезвым не был. Брат принялся пить как-то внезапно и бесповодно, во времена, когда ещё только начал учительствовать. Вначале незаметно для остальных, потом, даже не скрывая того, кончилось тем, что его уже не принимали ни в одну гимназию. И тогда мы стали жить вместе, в этом доме. Мне, отчего-то казалось, что здесь брат найдет успокоение и его беспутная душа утихомирится в окружении любви и доброй заботы. Однако подобного не случилось. Теперь он зол на меня, а по какой причине, я и сам не могу понять.

Антон Андреевич подошёл к стене и снял постаревшую фотографию, провёл по ней рукой, и протянул её управляющему.

– А ведь когда-то мы были дружны, – грустно заметил он, – что же происходит с людьми, отчего нас так меняет жизнь…

Ипатий Матвеевич задумчиво разглядывал фотографию – два смешных мальчика, обняв друг друга, сидят на одном, невысоком стуле, они улыбаются, кажется, совершенно счастливы, и нет на свете ничего, чтобы могло поссорить или разлучить их.

– Вы слишком удачливы, – произнёс Телихов, возвращая снимок Смыковскому, – Вы сумели найти призвание, обрели своё дело, и это, к тому же, приносит Вам доходы, вот истинная причина неприязни Вашего брата, должно он страдает от бездельного, неосмысленного существования. Быть может Вам следует разделить с ним свои заботы, ввести его в течение заводских дел…

– Такая мысль пришла и ко мне однажды. Я всё обдумал, предложил ему, и он, приняв моё предложение, с жадность взялся за новое для себя дело. Спустя несколько месяцев, совершенно положившись на него, я имел неосторожность разделить между нами общий капитал завода на равные части, и сразу же вслед за этим его стремление трудиться исчезло. Он снова запил, делил компанию с рабочими, его часть денег, не только не возрастала, но даже напротив, таяла на глазах, и вскоре перестала существовать. Завод погряз в долгах и был выставлен на аукцион. Мне удалось спасти его только чудом. С тех пор я оставил надежду увлечь брата делами, перестал и доверять ему.

В дверь кабинета постучали, вслед за тем появилась Катя.

– Антон Андреевич, все обедать собрались, ожидают Вас.

Смыковский, не ответив ей, обратился к управляющему:

– Ипатий Матвеевич, не откажите, останьтесь отобедать.

– Благодарю, но никак невозможно, – виновато отказался Телихов, – мне и впрямь пора, нельзя не явиться на условленную встречу.

– Что ж, я всё понимаю, – расстроился Смыковский, и обернувшись к Кате, добавил, – ступай голубушка, я выйду, позже.

Катя выразила реверанс, как учила ее Полина Евсеевна, и удалилась, впуская в кабинет, доносящиеся из кухни, головокружительные ароматы грибного супа, солянки и пирогов.

– Вы позабудьте, прошу Вас, эту унизительную сцену, что случилась здесь сегодня, – произнёс Антон Андреевич, взглянув на Телихова, как-будто умоляюще.

Ипатий Матвеевич улыбнулся в ответ.

– Я позабуду. Авы держитесь, держитесь, ради Бога!

Смыковский заговорил вдруг тише:

– Открою Вам небольшой секрет, – сказал он, – назавтра, я с самого утра собираюсь на завод, никто об этом ещё не знает, и Вы пожалуйста, молчите.

– Как на завод? Помилуйте, Антон Андреевич, Вам же доктор запрещает, Вы ещё слабы, могут произойти ухудшения.

– Доктор запрещает, это правда, но поверьте, голубчик, я не имею более сил, оставаться от дел далеко. Сейчас, когда нам вновь угрожает банкротство, когда рабочих тяготят сомнения, я обязан объяснить им, что все их действия, протесты и вмешательства, погубят завод, и лишат каждого из них работы. И я пойду, непременно пойду завтрашним утром, так что пожалуй, и прощаться с Вами не стану, увидимся вскорости. Однако, хочу Вам ещё сказать… Что для меня Вы отныне не просто служащий, Вы мне душевным другом стали, позвольте уж так Вас назвать.

Растрогавшись, Смыковский и Телихов обнялись, похлопали друг друга по плечам и рассмеялись весело.

V.

Вечером того же дня, уже после ужина, Анфиса Афанасьевна, поднявшись в свою спальню, уселась за низким мозаичным столиком, и раскладывая сложный пасьянс, стала привычно ждать, когда все в доме отойдут ко сну, чтобы вновь, как и обыкновенно, увидеться с Павлом Николаевичем.

В голове её мелькали счастливые мысли. Она представила внезапно, как могла бы однажды повенчаться с Клюквиным. Фантазия её разгорелась, словно неудержимый огонь, и вот она уже забросила пасьянс, подошла к зеркалу, и разглядывая себя со всех сторон, размышляла с упоением, какое следовало бы сшить платье, что лучше надеть на шею и вплести в волосы, из чего – фиалок или настурций, заказать букет. «Пусть даже этого никогда не будет», – думала она, – «И всё же, как