не владела собой и не могла скрывать своего волнения.

– Поверьте мне, любезная Анфиса Афанасьевна, это совершенно не важно, как оказалось Ваше письмо в моих руках, главное, что я теперь обладаю им, и вправе сделать с ним, что захочу. И с ним, и с Вами. Правда написано оно не мне, и это без сомнения жаль, но пусть даже оно и предназначено для господина Клюквина, однако имя его на бумаге ни разу не упомянуто, а значит я с лёгкостью могу выдать за получателя себя, и едва ли истинный получатель, захочет при том публично, заявить свои права на этот маленький лист бумаги, от которого зависит теперь судьба Ваша…

Не успел ещё Филарет Львович договорить, как Анфиса Афанасьевна, вцепившись в его руку, попыталась вырвать злосчастный листок, но безуспешно. Учитель, ловко извернувшись, не только не отдал ей письма, но ещё и оттолкнул её с таким ожесточением, что она, не удержавшись на ногах, упала в стоящее у стены, бархатное кресло.

– Не тратьте понапрасну силы, – возмущенно произнес Филарет Львович, – письмо останется у меня. Я устал быть для Вас посмешищам и желаю поменяться ролями, теперь уж я стану распоряжаться, а Вы сможете только принижать себя и угождать мне, выпрашивая пощады, как милости.

– Я всё же не могу понять, каким образом Вам удалось завладеть этим письмом? – спросила Анфиса Афанасьевна, проводя ладонью по бледному лицу.

– А я уж давно ожидал удобного случая, – ответил Филарет Львович так надменно, словно был очень доволен собой, – Вы ведь думали, что умнее и хитрее Вас нет никого, и вот, ошиблись. Покуда все в этом доме заняты своими делами и не замечают Ваших тайных грехов, я всё же почувствовал неладное и внимание своё сосредоточил на Вас, да и не зря. Прошло совсем немного времени, и стало ясно, что Вы чуть не каждый день посещаете комнату нашего загостившегося доктора, и бываете там подолгу. Тогда же я понял, что время от времени, когда назначенный час встречи Вам вдруг становится неудобен, Вы непременно прячете письмо в укромном местечке, которое только Вам и Клюквину известно. И вот сегодня утром, мне небывало повезло. Как только оставили Вы это послание и удалились, я тот же час, опередив возлюбленного Вашего, извлёк его и унес с собой.

Филарет Львович неожиданно рассмеялся, да так, что не мог никак остановиться.

– К чему этот смех? – спросила сердито Смыковская.

– Я смеюсь оттого, – отвечал ей учитель, – что пришла мне в голову одна веселая мысль. Мне подумалось, что бедняга Павел Николаевич, не зная о письме, должно быть ждал Вас в условленное прежде время, и не дождавшись, верно чрезвычайно был расстроен таким обстоятельством. И возможно он до того, даже опечалился, что слёг в постель с каким-нибудь недомоганием, навроде тяжелой мигрени. А ещё может статься, что он и того хуже, взял, да и обиделся смертельно, и более видеть Вас не пожелает!

Учитель продолжал смеяться до неприличия громко. Смех его становился уже каким-то нездоровым, словно переходил незаметно в истерику. Анфиса Афанасьевна наблюдала за ним с презрением. Она ненавидела его теперь и отдала бы кажется всё, что имела, для того только, чтобы он исчез и когда уже не появился перед ней. Она мечтала о том, как было бы спасительно для неё, если бы он, охваченный каким-нибудь припадком, упал сейчас замертво. Однако Филарет Львович не страдал припадками, а потому, закончив наконец смеяться, сделался вновь серьезным, бросил на Смыковскую свой колючий взгляд и произнёс резко:

– Решайтесь, я должен сейчас услышать ответ. Вы соглашаетесь на встречи наши или я отдаю письмо в руки Вашего мужа, и тогда, вернее всего, не я один, а и Вы тоже, не пробудете в доме лишней минуты, и тот позор, с которым Вас изгонят отсюда, окажется так же велик, как и мой.

Анфиса Афанасьевна, вздохнув устало, встала с кресла и подошла к окну, повернувшись к учителю спиной.

– Ах вы, маленький, бледный человечек, – сказала она, – так значит Вам угодно иметь надо мной всецелую власть? Управлять моими желаниями и поступками? Вы задумали унижать меня, и в том находить удовольствие? Вам кажется будто испугавшись Ваших угроз, я, поддавшись страху и утратив разум, стану следовать вашим указаниям. А знаете ли вы, что этого никогда не будет и что слова ваши для меня безразличны?

Анфиса Афанасьевна обернулась, и сделав несколько шагов, оказалась прямо перед учителем.

– Никогда я не приму условий ваших, потому что считаю их омерзительными и невыносимыми для себя. Я вас не выношу! Убирайтесь же прочь!

Филарет Львович отошел к двери, аккуратно свернул письмо, опустил его обратно в карман, и взглянул на часы.

– Четверть десятого, в самый раз, – произнес он хладнокровно, – имею честь пригласить вас ровно через полчаса в гостиную, для откровенного и чрезвычайно интересного разговора с вашим супругом, его братом с женой, и с вашей дочерью. Впрочем, я полагаю, что и прислуге следует знать, о том, какие в доме грядут перемены и что хозяйка их совсем скоро перестанет ею быть.

Откланявшись чинно, Филорет Львович покинул комнату Смыковской и направился к дверям спальни Анны Антоновны. Молодая барышня ещё не спала, и услышав настойчивый стук, поспешила отворить.

– Филарет Львович? – удивленно произнесла она, – не могу поверить, что Вы здесь… Входите…

– Анна Антоновна, соблаговолите через полчаса спуститься вниз, в гостиную. У меня состоится важный разговор с Вашим папенькой, и Вам присутствовать необходимо.

– Разговор с папенькой? О чём же он будет?

– Вы узнаете всё. Но только через полчаса.

Филарет Львович уже собирался идти, однако Анна Антоновна остановила его.

– Зачем же Вы так спешите? Сегодня не было занятий, я не видела Вас всего один день, а уже вся извелась и покойного места себе не нахожу.

Анна Антоновна взглянула на учителя с такой тоской и нежностью, что кажется, была готова упасть в его объятия и разрыдаться. Филарету Львовичу стало жаль её, но лишь на короткое мгновение, мысли его, запутанные, все сплошь скверные, уносились далеко от этой комнаты, от влюбленной барышни и ее печали.

– Прошу Вас, позже об этом, нынче не ко времени, – произнес он сухо и ушёл.

Оставшись в одиночестве, Анна Антоновна и впрямь заплакала. Её слезы падали безжалостно на котенка, подаренного ей младшим братом. Сидя у барышни на руках, рыжий котенок, морщился от каждой падающей капли и тщетно пытался спрыгнуть вниз. Сначала Анна Антоновна присела на кровать, потом и вовсе прилегла на неё, расстроенная она прикрыла воспаленные глаза и не заметила,