— Пусть уходит, — произнес Гастингс. — Моей жене не пристало бегать по улицам за посторонними мужчинами.

— Вы сами в этом виноваты. Мы с мистером Мартином могли бы встретиться в приличной обстановке, однако вы шантажировали меня своей дочерью. А потому, если надеетесь, что я не воспользуюсь возможностью случайной встречи, то расплатитесь за глупое высокомерие, попав под колеса омнибуса.

Она выдернула руку и побежала, подчиняясь магии воспоминаний: вот Эндрю смущенно признается, что когда-нибудь напишет книгу, достойную ее издательского внимания; вот из конверта к ее ногам падают засушенные между страниц цветы — по одному на каждый день разлуки; вот они гуляют по берегу моря в Норфолке, и Эндрю говорит, что мечтает и в старости бродить рядом с ней по этим древним утесам, а когда ходить уже не будет сил, просто сидеть рядом, держаться за руки и смотреть на волны Северного моря.

Хелена завернула за угол, но не увидела того, кого искала. И тут же, словно по мановению волшебной палочки, Эндрю материализовался на противоположной стороне улицы.

Она бросилась через дорогу, с трудом сдерживаясь, чтобы во весь голос не позвать его по имени. Он медленно шел по тротуару, а она бежала наперерез. Но он ее еще не видел.

И вот обернулся. И закричал. И все вокруг тоже закричали. А потом его лицо исказил ужас.

Слишком поздно Хелена заметила, что прямо на нее несется запряженный четверкой экипаж. Возница отчаянно пытался остановить лошадей, но, испуганная резко натянутыми поводьями, передняя пара встала на дыбы.

Последнее, что успела увидеть Хелена, — это огромное копыто возле лица.

Тишина давила и оглушала.

По сравнению с хаосом и черным страхом утра — когда он опустился на колени возле неподвижного тела Хелены, ощутил запах ее крови, утонул в криках испуганной толпы, хрипе и ржании все еще вздыбленных лошадей — эта тишина должна была бы показаться райской.

Поначалу так оно и было. Пострадавшую принесли в дом Фица и тут же превратили столовую в операционную. Мисс Редмейн зашила рану на голове, после чего заверила, что угрозы жизни нет: молодой организм справится с бедой. И вот наконец все еще дрожащий Гастингс с облегчением сел рядом и приготовился ждать, когда же Хелена проснется.

И ждал. И ждал. И ждал.

Отказался от завтрака, от ленча и от чая — дважды. В третий раз Милли поставила поднос ему на колени и приказала все съесть, пригрозив в случае непослушания выгнать из дома.

Хелена тихо лежала с перевязанной головой и распухшим, посиневшим лицом. Слишком тихо. Время от времени подходила Венеция и, закусив губу, осторожно сжимала запястье, чтобы проверить пульс. Все тут же замирали и начинали вновь дышать только после того, как Венеция кивала, показывая, что все в порядке — если и не лучше, то, во всяком случае, не хуже.

Кто-то убрал с его колен чайный поднос. Гастингс понятия не имел, съел он что-нибудь или просто некоторое время просидел над едой. Фиц стоял, держа жену за руку. Венеция, все еще в тех самых туфлях из разных пар, в которых приехала утром, одной рукой вцепилась в рукав мужа, а в другой комкала платок.

Кто-то осторожно спросил:

— А не пора ли ей уже проснуться?

Все сразу заговорили, но ответа никто не знал. Обратились к сиделке, и та пояснила, что мисс Редмейн не использовала никаких наркотических средств, ограничившись лишь местным обезболиванием. Ни опиум, ни морфий не угнетали сознания леди Гастингс. Но больная, несомненно, перенесла сотрясение мозга, и поэтому ожидание может немного затянуться.

В течение следующего часа ни один из присутствующих не произнес ни слова.

— Не возражаете, если я ей немного почитаю? — нарушил молчание Гастингс.

Некоторое время никто не отвечал, а потом Венеция приложила платок к глазам и произнесла:

— Попробуйте.

Дэвид сидел неподалеку от небольшого книжного шкафа. Одежду Хелены перевезли к нему, но книги — самое ценное ее достояние — остались в доме брата. Не глядя, он снял с полки первую попавшуюся, придвинул стул к кровати и начал читать.

«Авторы часто спрашивают, имеет ли смысл тратиться на печать текста. Отвечу: обязательно. Машинопись имеет множество преимуществ над старым, привычным способом перенесения слов на бумагу. Во-первых, значительно увеличивается объем работы. Когда человек пишет со скоростью двадцать — тридцать слов в минуту, почерк становится неразборчивым. Когда же мы печатаем на машинке, то без труда выдаем по пятьдесят — шестьдесят слов в минуту, причем скорость сохраняется в течение пяти-шести часов без болезненных „писчих судорог“. Как видим, на каждый час труда экономится по сорок минут, что влечет возможность большего заработка».

— Кажется, эту книгу написала Хелена? — уточнил герцог.

Гастингс кивнул.

— И выпустила в конце года, чтобы посвятить авторов в тонкости издательского бизнеса.

Он, разумеется, не упустил удобного случая и принялся дразнить. Заявил, что если ей вдруг захотелось представить публике свою книгу, то можно было найти издателя на стороне, а не открывать собственную фирму.

Почему-то вдруг подумалось, что, несмотря на внешнее высокомерие и самодовольство, в глубине души он все-таки надеялся и верил, что Хелена сможет его полюбить.

Дэвид оторвался от книги и посмотрел на возлюбленную в надежде заметить хотя бы крошечный проблеск жизни. Вот уже почти десять часов бедняжка лежала без движения и не издала ни единого звука. Думает ли о чем-то, видит сны или просто отсутствует?

«Помимо значительного увеличения эффективности работы, печатный текст оказывается намного ярче и понятнее любого, даже самого каллиграфического почерка. Кроме того, с помощью копировальной бумаги в машинке можно одновременно получить от двух до семи копий. При использовании тонкой копирки доступны двадцать копий, а шаблонное печатание позволяет выпустить от двух до трех тысяч экземпляров».

— Ничего этого я не знала, — призналась Милли. — А о чем еще Хелена пишет в своей книге?

— О рекламе, о целостности производственного процесса и о различных способах распределения затрат и прибыли.

Венеция снова промокнула глаза.

— Она прекрасно разбирается в своей профессии, правда?

— Сестра отлично делает все, за что берется, — ответил Фиц, даже не пытаясь спрятать слезы.

Все говорили о Хелене в настоящем времени. Как же иначе? Но, несмотря на это, слова казались Гастингсу прощальным панегириком. Сам он ощущал внутри себя пустоту: в душе не было ничего, кроме черного страха.

— Простите, — вздохнула Милли. — Вовсе не хотела прерывать чтение. Продолжайте, пожалуйста.

Гастингс потер ладонью лоб.

— Она должна проснуться.

— Не только мисс Редмейн сказала, что опасности для жизни нет, — напомнила Венеция. — То же самое подтвердили и другие уважаемые доктора. Кристиан вызвал лучших лондонских врачей.