— Филипп, ты невыносим! — со слезами в голосе выкрикнулангел. В эту минуту Филипп себя ненавидел. — Ты свихнулся там, в своей Москве!Господи, как я ненавижу этот твой тон, если бы ты только знал… Зачем ты мнезвонишь? Чтобы сказать, что ты меня бросаешь? Ну так придумай что-нибудь болееоригинальное, чем какую-то идиотскую женитьбу! Тебе тридцать восемь, а ведешьты себя, как… как…

— Как мальчишка? — подсказал Филипп гнусным голосом. — Каксвинья? Как осел?

От злости ангел моментально овладел собой, чего Филипп идобивался, затевая все представление.

— О'кей, — сказал ангел, и в голосе его, даже не зная азбукидля привилегированных, можно было расслышать ярость. — Я больше не скажу тебени одного слова. Считай, что мы никогда не встречались. Но если однажды послечашки кофе ты начнешь блевать и корчиться в предсмертных муках — вспомни меня.Я не из тех, кого можно запросто бросить.

— Я и не знал, что тебе не дает покоя слава Марии Медичи, —заметил Филипп. — Но обещаю: умирая, буду думать исключительно о тебе.

— Ничтожество, дрянь, сволочь, — отчетливо выговорил ангел иположил трубку.

Слава Пресвятой Деве, представление закончилось.

Филипп брезгливо швырнул трубку в угол дивана и некотороевремя сидел, унимая раздражение и что-то похожее на отвращение к самому себе, —непонятный коктейль чувств, которому он не находил названия.

Да, конечно, он сделал все правильно, и очень хорошо, чтоему даже не пришлось искать предлог для расставания. Он, можно сказать, упалему прямо в руки — его дала ему сумасшедшая девица, которая через два днядолжна стать его женой.

Связь, которую он разорвал, не приложив к тому особыхусилий, давно тяготила его. Он понимал: еще полгода, год — и ему придется илижениться, что было совершенно невозможно, или ввязываться в длительные унылыескандалы не только с самим ангелом, но и с его семейством. От одной мысли обэтом Филиппа передернуло.

О том, что ангел вполне серьезно собирается поймать его иобратить в истинную семейную веру, Филипп догадался относительно недавно, когдаего отъезд в Москву, вроде бы никак ангела не касающийся, неожиданно закончилсяграндиозным скандалом, да еще в общественном месте.

Филипп долго не мог взять в толк, почему он долженвыслушивать явный бред о крушении какого-то божественного, ниспосланного свышечувства, о предательстве и равнодушии от независимой и очень молоденькойдевицы, с которой он спал, когда ему этого хотелось. Она решила, что онпопался, вот в чем дело, и хорошо, что Филипп, хоть и с некоторым опозданием,но все же это понял. Нужно было срочно предпринять что-то такое, что заставилобы ее, хотя бы временно, держаться от него подальше.

Конечно, он был уверен, что, обдумав со всех сторон тяжкоеоскорбление, нанесенное им, недоумком, не понимающим своего счастья, она вскоребросится за ним в погоню. Изучив азбуку общения с подобного рода существами,позднее он добрался, можно сказать, до высшей математики и теперь с точностьюдо дня мог предсказать, как будут развиваться события.

Конечно, он справился бы с ситуацией, как справлялся всюжизнь, но эта внезапная женитьба очень ему помогла…

Филипп покосился на телефон, лежавший в углу дивана.

Может, стоит позвонить невесте и о чем-нибудь с нейпоговорить?

В полированном боку телефона отражался во много разуменьшенный прямоугольник окна, за которым, словно с трудом переставляя ноги вмокрых резиновых сапогах, тащился осенний московский день с ранними сумерками,залитыми водой тротуарами, грязными боками измученных машин и переполненнымитроллейбусами.

Филиппа Бовэ редко занимали такие мелочи, как погода илигрязь под ногами, но в Москве все было не так, как в остальном мире, к которомуФилипп за свои почти сорок лет жизни неплохо приспособился. В Москве пришлосько всему привыкать заново.

В этом городе он чувствовал себя не в своей тарелке. В немвсе было по-другому, как на Марсе. Другие правила жизни, другие отношения междулюдьми, другие светофоры, собаки, еда, питье, женщины, бизнесмены, автомобили…

Правильного, чистенького и блестящего, как парниковыйогурец, европейца Москва ошеломила с первой же минуты, вывалив на негонаглость, хамство и тяжеловесную, неотвязную услужливость таксистов вШереметьеве, бравших «до центра» сотню долларов. Потом к этому добавилисьпостоянно висящий в воздухе автомобильный смрад, то и дело принимающийся дождь,низкое серое небо, неприветливые лица прохожих и непрерывная истерия водителейв бескрайних, вонючих, вынимающих всю душу «пробках».

Каменная сердцевина этого города пугала и завораживалаодновременно. Ничего не помогало — ни вывески знаменитых европейских бутиков,ни глянец, наведенный в последние годы на несколько главных центральных улиц,ни вездесущий «Макдоналдс», подмигивающий рекламой «Кока-колы» и телевизоров«Самсунг». Все равно этот громадный, мрачный, бестолково выстроенный городникак не становился европейской столицей. Царь Петр давно уже умер, бояреисправно научились брить бороды, пить кофе и даже полюбили европейские машины,которые в народе именовались идиотским словом «иномарка», а Европа по-прежнемуотстояла от Москвы так же далеко, как Великая Китайская стена от аэропортаимени Кеннеди.

Первые несколько дней в Москве Филипп Бовэ всерьезсомневался, что сумеет довести свою затею до конца. Ему казалось: долго он тутне выдержит. Но Москва продолжала преподносить сюрпризы.

Оказалось, что в нее можно втянуться, она действовала какнаркотик, да и русские Филипповы корни не дремали.

На Поварской, возле вполне обитаемого особняка, в которомродилась и выросла Филиппова бабушка, они вдруг ожили и так сдавили сердце, чтоФилиппу пришлось постоять возле чугунной островерхой ограды, держась за один изпрутьев. Какая-то пожилая женщина с нелепой сумкой в ромашках заглянула ему влицо, но ничего не спросила. «Все в порядке, — сказал ей Филипп и улыбнулся.Спасибо». — «Не за что», — тихо ответила она, и Филипп еще долго провожалвзглядом желтую сумку с ромашками.

Москва жила по каким-то особым законам, но Филипп пробыл вней еще слишком недолго, чтобы понять, что это за законы. Он был уверен, что вконце концов во всем разберется, ведь именно за этим он сюда и приехал. А покачто, как и все здесь, он был малость не в себе. Наверное, потому он исогласился на эту авантюру с женитьбой. Более разумного объяснения он не могпридумать, даже для себя.

Историей о том, что ему целый год не придется платить заквартиру, пусть тешится его будущая жена. Для него самого это никак не моглобыть побудительным мотивом. Думать о том, что он пытается всего лишь сэкономить,все равно что убеждать себя, будто самый лучший способ заработать — это начатьпеть в церковном хоре.