Через три недели после нашего отъезда с Оглогчиина мы связались по спутниковой связи с Базаргуром, чтобы узнать, можно ли нам вернуться. Однако дело приняло неожиданный оборот. По возвращении в Улан-Батор наш переводчик Ньингже обратил внимание на первую страницу ведущего еженедельника страны: находки возле Оглогчиина привлекли всеобщее внимание. В передовице были процитированы слова бывшего премьер-министра Бьямбасурена: «Я глубоко обеспокоен тем, что могилы наших предков потревожены, а неприкосновенность кладбища поругана ради жалкой кучки долларов. Ради духов наших мертвых это место должно навеки остаться заповедным». Далее он требовал немедленного прекращения раскопок, высылки американских археологов и объявления Оглогчиина охраняемой природной зоной. Вскоре после этого мы узнали, что деятельность экспедиции полностью прекращена.

Базаргур негодовал: «Если ученым не дать закончить раскопки, туда как мухи налетят искатели сокровищ и расхитители гробниц. Место находки известно, и интерес к ней возрос». Я тоже был разочарован прекращением работ. Но в то же время я понимал и решение правительство. Разве позволили бы мы монгольским археологам выкапывать в Европе останки наших исторических героев, таких как Карл Великий, Мартин Лютер или римские папы?

Когда мы были в Оглогчиине, один кочевник отвел нас к скальной стене, называемой Аршаан Кход, возле которой состоялся Великий Курултай. Эта стена и окружающие ее скалы покрыты мезолитическими символами, называемыми тамга, напоминающими отпечатки копыт, а так же средневековыми надписями, выполненными старомонгольским, китайским и арабским письмом. Кроме того, мы увидели сиены охоты и фигурки животных, датируемые бронзовым веком (1600—600 гг. до н. э.). Как и бесчисленные другие места, отмеченные доисторическими петроглифами, Аршаан Кход является святым местом, святилищем под открытым небом. То, что кочевники до сих пор почитают такие места, заметно по многочисленным голубым или синим лентам, свисающим из трещин в скале.

Эти ленты, называемые хадак, — знак почитания, заимствованный из тибетского буддизма. Их приносят в дар, укладывая вокруг статуй или привязывая к длинным шестам, символизирующим мифологическое древо жизни. С таких «деревьев», соединяющих небо и землю, часто свисают сотни лент, среди которых попадаются банкноты с изображением Чингизхана. Они водопадом ниспадают до земли, символически даря людям благословение небес. Голубой цвет чрезвычайно популярен среди монголов, так как связан с небом, которому они поклонялись до обращения в буддизм, как воплощением вечной истины и высшей божественности. Голубой цвет — один из мостиков между шаманизмом и буддизмом. Есть и другие значимые цвета: красный символизирует блаженство и храбрость перед лицом препятствий; желтый — жизнь и вечность; белый — человеческую доброту и успех; зеленый — рост и плодородие.

Бродя вокруг стены, я увидел крест с лучами равной длины, заключенный в круг, рельефно выделяющийся на камне. Поскольку некоторые монгольские племена в XIII веке были несторианами, вполне возможно, что этот крест был первым маленьким свидетельством средневекового христианства в Монголии. Но крест также является древним, дохристианским символом. Представляя собой двойную связь между парами противоположностей и точку пересечения между главной фигурой круга (символизирующей небеса) и квадратом (представляющим землю), он является символом единства противоположностей, другими словами — совершенного согласия и равновесия. Дохристианский крест можно видеть в петроглифах каменного и бронзового века в Центральной Азии, Скандинавии или Калифорнии, так же как и на 6000-летних керамических сосудах из Элама в Юго-Западном Иране. Присутствие символа креста в самых разнообразных культурах объясняется тем, что он непосредственно связан с самим человеком. Раскинув руки в стороны, человек сам становится крестом; он управляет миром верхним и нижним, всем, что справа и слева, севером и югом, западом и востоком, а горизонт делается замыкающим этот крест кругом. Приняв позу креста, человек как бы становится повелителем вселенной.

Российский микроавтобус 4x4 «татра» с высокой подвеской — идеальный автомобиль для путешествия по стране. Внутри салона нас было шестеро: мы с Терезой, Ньингдже, повар, водитель — и, конечно, местный проводник, поскольку в последующие три недели не видать нам ни одного указателя! Помимо продуктов и вещей, необходимых для поездки, мы везли с собой 550 л солярки. В провинции Баян-Улджи, расположенной на самом западе Монголии, заправки редко встречаются, а топливо в них бывает еще реже. Иногда заправочные станции отстоят друг от друга на 300 км; это отражает низкую плотность населения и тот факт, что машины пока не заняли место лошади, верблюда и яка в качестве средства передвижения. В Монголии на квадратный километр территории приходится всего 1,5 человека (сравните, например, с 365 в Нидерландах!), а на 2,8 млн человек населения приходится 33 млн голов скота — единственный тип экономики, приспособленный к условиям экстремального климата страны. Земледелие возможно только в немногих районах, да и там почва требует большого количества удобрений. Животные, однако, находят себе пропитание — и обеспечивают пищей своих хозяев.

Через несколько дней путешествия мы остановились у подножия покрытой вечными снегами горы Хаирхан высотой 3943 м. Величественный пустынный пейзаж, черный камень с разбросанными там и сям зелеными пастбищами, несколько одиноких герое из белого фетра. В двух из них жили беркутчи. Мы осторожно приблизились к геру, который охраняли рычащие и лающие сторожевые псы размером с волков; к счастью, они оказались на цепи. Рядом с гером на сложенной из камней пирамиде сидел, нахохлившись, огромный беркут, тоже на привязи. Величина его туловища была около метра, а клюв напоминал изогнутый кинжал. На голову птицы был надет кожаный колпачок, прикрывавший глаза. Из гера вышел загорелый мужчина лет сорока и направился к нам. Перекинувшись парой слов с нашим переводчиком, Иктамер Баймандай пригласил нас в свою юрту. Люди в Монголии вообще гостеприимны, что особенно важно в связи с отсутствием гостиниц.

Выкрашенная красной краской деревянная дверь, глядящая на юг, была открыта. Входя, мы постарались не коснуться порога. Наступить на него — значит принести в дом несчастье, поскольку его функция — защищать вход от злых духов. В Средние века любой, кто наступил на порог гера знатного человека, расплачивался за свой проступок жизнью. Внутреннее пространство гера делится на женскую и мужскую половины, а также на части в соответствии со сторонами света. Западная часть, слева от входа, принадлежит мужчинам, которым покровительствует бог неба Тенгри, а восточная, правая отведена женщинам, находящимся под покровительством солнца. В дальней, северной части юрты — почетное место и буддистский алтарь. Вдоль стен располагаются постели и сундуки с пожитками хозяев. Зимой справа от входа держат новорожденный молодняк скота, а слева устраивается насест для ловчего беркута.

— Забирая новорожденное животное в гер, мы не даем ему погибнуть от холода, — объясняет жена Иктамера, Байяр. — Но появляются другие проблемы.

Сосунок приобретает человеческий запах, и мать его не признает и отказывается кормить. Есть только один способ помочь: малыша натирают соленой водой или материнским молоком и подводят к ней. Пока мать вылизывает его, я пою специальную жалобную песню, иногда в течение нескольких часов. Печальная песня смягчает материнское сердце, и она принимает детеныша обратно.