В центре гера стоит деревянный шест, символизирующий древо мира и земную ось: гер представляется самостоятельным микрокосмом. К концу шеста подвешен синий мешок. Он — символ связи между поколениями: в нем находится часть пепла, взятого молодым хозяином дома из очага родителей. Также в центре юрты располагается очаг, труба которого выходит через отверстие в центре шатра, не касаясь ни войлока, ни дерева каркаса.

Очаг и горящий в нем огонь являются не только центром, но и сердцем жилища; они защищены несколькими табу. Нельзя плевать в огонь, лить в него воду, сжигать в нем мусор, сидеть, протянув к нему ступни ног. Эти запреты — пережитки древнемонгольского культа огня, который, как говорят, восходит к Чингизхану, но наделе — гораздо старше. Байяр объясняет, что в пламени очага живет повелительница огня, который зажгли предки Чингизхана, поэтому огонь никогда не должен гаснуть. Если огонь в очаге все же гаснет, это считается дурным предзнаменованием для семейства. Каждый вечер хозяева юрты исполняют особый ритуал, прося у огня прощения на случай, если он погаснет, пока все спят. Когда гер складывают при переезде, с собой берут тлеющие угли, чтобы разжечь очаг на новом месте. А когда сыновья женятся и заведут собственный дом, они зажгут огонь своих очагов от родительского. Этот обычай отмечен очевидными чертами культа почитания предков, поскольку пламя (у монголов — женского пола) обеспечивает связь с предками-покровителями и таким образом гарантирует продолжение рода.

Для защиты от земляной сырости весь каркас гера (который состоит из пяти деревянных складных распорок, связываемых вместе кожаными ремнями) ставится на деревянный настил. Изнутри навешиваются теплые цветные войлочные ковры, богато украшенные аппликацией. Некоторые орнаменты напоминают ткани из захоронений времен хунну, расшитые изображениями мифических животных, лосей и оленьих рогов. Другие узоры происходят от изображений на оленных камнях, на которых выгравированы сильно стилизованные рога с длинными, похожими на птичьи клювы отростками.

Иктамер угостил нас кислым кобыльим молоком — айраком, твердым как камень сыром и вяленой ягнятиной. В соответствии со старинным обычаем он сам сделал маленький глоток айрака, прежде чем передать мне пиалу. Это вовсе не проявление невоспитанности: так хозяин показывает, что пища не отравлена. Как и большинство кочевников Баян-Улджи, наши хозяева были казахами. Монгольские казахи предположительно происходят от несторианских племен кераитов и найманов. Иктамер гордился своим происхождением.

— Название «казах» означает «вольный человек», — говорил он, — и такими мы себя и ощущаем, особенно теперь, когда коммунизм кончился. С 1991 г. мы снова можем жить как вольные кочевники, владеть собственными стадами и идти куда хотим и когда хотим. Раньше мы были привязаны к колхозам; частная собственность была в основном под запретом, за работу платили купонами на товары, и нам не разрешалось покидать район, в котором мы были прописаны. Мы были рабами Коммунистической партии.

— А есть ли какие-нибудь недостатки у политических перемен? — спросил я.

Иктамер и Байяр согласно кивнули. Первой ответила Байяр:

— С тех пор как закрыли колхозы, на 100 километров в округе не найти ни врача, ни школы. Летом наши дети помогают ухаживать за скотом; зимой они ходят в школу в городе Улджи, а она очень дорогая. И больше нет пенсий для стариков. Нам остается только надеяться, что кто-нибудь из наших детей останется с нами, когда они вырастут.

Иктамер добавил:

— Что еще хуже — это больше нет продуктовых магазинов, так что если придет дзуд (стихийное бедствие, бескормица), непонятно, как выживать. Когда бывает белый дзуд, выпадает много снега; при железном дзуде тающий в оттепель снег замерзает толстой ледяной коркой; черный дзуд приносит засуху. Но какой бы дзуд ни пришел, животные не могут прокормиться, а поскольку мы по традиции не запасаем сено, приходится рассчитывать на помощь со стороны. К счастью, люди в нашей округе объединились в добровольный кооператив, и мы заготавливаем летом запас пищи на всех.

Когда несколько лет назад случился белый дзуд, Иктамер потерял несколько сот животных из своего стада, но, если бы не общественные запасы, потерял бы еще больше. Мне вспомнились многочисленные скелеты коней, ослов, верблюдов и овец, на которые падал взгляд, когда мы пересекали степи провинции. Жизнь и смерть в Монголии сплетены в замысловатый узор.

Иктамер с гордостью поведал нам легенду о Чин-гизхане, которая придает ему бодрости в тяжелые времена:

— Однажды наш мудрый предок призвал к себе своих четырех сыновей и дал каждому из них по стреле, велев сломать ее. Сыновья без труда справились с задачей. Затем хан связал четыре стрелы вместе и приказал им сломать всю связку. Никто из них не сумел этого сделать: связка стрел оказалась сильней, чем самый сильный из его сыновей[26]. То же относится и к нам: каждый в одиночку слишком слаб, зато вместе мы выстоим и в самый жестокий дзуд.

Другой серьезной заботой семей, подобных этой, является отношение правительства к образу жизни кочевников. Власти поощряют земледелие и разведение скота в районах естественных пастбищ ради снабжения городов мясом. Животных содержат на ограниченных площадях, а собственники получают исключительные привилегии. Иногда пастбища и даже источники воды обносятся изгородями из колючей проволоки. Также ходят слухи, что правительство намерено провести приватизацию земли в этих местах. Такой закон о земле категорически противоречит традиционному образу жизни кочевников и самобытности Монголии.

После завершения трапезы в юрту Иктамера зашел его сосед Арслан, оставив своего охотничьего беркута привязанным снаружи. В отличие от Иктамера с его круглым монгольским лицом, черты Арслана выдавали тюркское происхождение. На узком лице выделялись нос с горбинкой и густая клиновидная бородка. Он был чем-то похож на собственного беркута. В качестве приветственной церемонии мужчины протянули друг другу свои табакерки, из которых каждый взял по щепотке нюхательного табака. Потом Арслан рассказывал о своей работе с орлами:

— Приучение орла к охоте занимает шесть месяцев и происходит очень напряженно. Мы ловим молодых птиц сетью, а взрослых — используя ягненка как приманку. Ловим только орлиц: они сильнее и агрессивнее, чем самцы. Затем старшие в семье женщины осыпают пойманную птицу совиными перьями: совы обладают отличным зрением, и они — умелые охотники. После этого начинается обучение. Для начала птица должна привыкнуть ко мне и людям вообще, поэтому ночь она проводит в гере. Недавно пойманным орлицам нравится в гере, так как они побаиваются больших сипух, если сидят на цепи. Орлица приучается сидеть сперва на куске дерева, а потом на моей войлочной рукавице, не теряя равновесия и не пытаясь улететь. Потом я учу ее возвращаться по команде, давая ей мясо только после возвращения из полета. Третий шаг — это научить птицу охотиться, привязывая чучело лисы к лошади и заставляя орлицу ловить его, чтобы получить в награду мясо. Затем орлица должна приспособиться к движениям скачущей галопом лошади. И наконец, мы начинаем охотиться по-настоящему, сначала на зайцев и сурков, потом на лис и даже волков. Поскольку мы используем сами или продаем шкуры пойманных животных, орлицу надо научить лишь убивать свою добычу, не съедая ее. Каждая удачная поимка сразу вознаграждается куском мяса.