— Знаете, я вполне разделяю вашу радость, — ответил Сорин. — Но с той поры, как мою печень задели чем-то острым, я почему-то перестал быть доверчивым. И потому, Илья Андреевич, не очень хочу вдаваться в подробности той душещипательной истории, которую вы хотите мне поведать.

— Истинно говорю, молодой человек: я не в силах был предотвратить этого ужаса. И поверьте, скорблю вместе с вами.

— Бросьте печалиться, Илья Андреевич. Давайте поговорим о делах насущных. Мне бы хотелось вернуть работы, так нелепо мною утерянные.

— Я рад был бы помочь вам, Андрей. И мне бы хотелось их вернуть. Неужели вы думаете, что честный бизнесмен, не запятнавший свое имя за всю долгую жизнь ни единым пятнышком, не готов был бы отдать вам все ваши вещи или деньги, которые я уже приготовил, в сию же секунду, если бы они были у меня?

— Иначе говоря, вы хотите сказать, что у вас нет моих картин?

— Увы, увы, Андрей. Вы себе не представляете, что за чудовищные люди оказались на нашем с вами пути. Я с трудом избежал такого же ножа, или даже пули… И мой вам добрый совет: уезжайте поскорее из Лондона, потому что, если они узнают, что вы здесь, они вновь начнут на вас охоту. И, бог его знает, смогу ли я предотвратить что-нибудь еще более страшное, чем то, что случилось с вами.

— И вы, конечно, готовы посодействовать мне.

— Всеми имеющимися у меня силами. Я оплачу вам билет до Москвы, более того, даже дам рекомендации к своим знакомым в российской столице, чтобы вас встретили и приютили.

— Как вы великодушны, Илья Андреевич! — отвечал Сорин в том же духе. — Да вот беда: у меня нет ни малейшего желания покидать этот гостеприимный город, не увезя с собой либо денег, либо картин.

— Но как, Андрей! Я же объясняю вам русским языком…

— Я достаточно хорошо понимаю по-английски, но суть не в этом, — прервал его Сорин. — Видите ли, Илья Андреевич, я не верю вам.

— Это оскорбительно! — возмутился Кошенов.

— Вполне вероятно. Но вам придется это стерпеть. А потому, мы сейчас поднимемся к вам в квартиру и побеседуем, так сказать, приватно, в более замкнутом пространстве.

— У меня нет ни малейшего желания продолжать с вами беседу, — посуровел Кошенов.

— Однако у меня есть.

— Мальчишка! — вскрикнул Илья Андреевич.

Но в этот момент что-то жесткое и холодное уперлось ему в спину, и голос, не предвещающий ничего хорошего, произнес по-английски с каким-то, неясным Кошенову акцентом:

— Тихо. Делай так, как он говорит.

— Что это за фокусы? — произнес антиквар почти шепотом.

— Это не фокусы, — ответил Сорин, сладко улыбаясь ему в лицо. — Я, видите ли, тоже попал в чудовищную ситуацию, и страшные, страшные люди взяли меня в оборот. Поэтому, Илья Андреевич, не делайте резких движений и послушайтесь совета моего друга. Давайте поднимемся к вам.

— А я не желаю! — взвизгнул Кошенов и тут же скривился от боли, потому что чьи-то жесткие пальцы, больно сдавившие его предплечья, нащупали нужную точку, и рука мгновенно онемела.

— Я же говорю, — продолжил Сорин, — лучше сделайте так, как советует мой товарищ.

— Не ожидал от вас, Андрей, — начал Кошенов. — С виду такой приличный молодой человек…

— Да-да, Илья Андреевич, очень приличный молодой человек… Но обстоятельства меняются. Пойдемте.

И он мягко развернул антиквара к двери его дома. Поворачиваясь, Кошенов увидел краем глаза складную фигуру парня лет двадцати восьми, держащего левую руку в кармане ветровки, откуда вполне недвусмысленно выступал небольшой, явно металлический, прямоугольник. Он взглянул в глаза парню и понял, что лучше действительно сделать так, как предлагает москвич.

— Подчиняюсь грубой силе, — произнес Кошенов и с достоинством пошел к дому. Сорин и Драган последовали за ним.

Кошенов еще надеялся, что мизансцена «Шутов, Ермилов и он» повторится вновь, только с другими персонажами. Но его надежды мгновенно были развеяны этим жестким шатеном, который усадил его в кресло, практически вдавив тело в мягкую плоть мебели, потом мгновенно переместился к письменному столу, резко и быстро извлек из его ящиков тизер (последнюю надежду Ильи Андреевича), газовый баллон и даже маленький перочинный нож с кусачкой для сигар. Потом он взял стул, стоявший возле стола хозяина квартиры, переместил его так, чтобы он стоял прямо перед креслом, в котором, вжавшись, сидел антиквар, и уселся, глядя ему прямо в глаза.

— Ну, вот, Илья Андреевич, — начал Сорин, когда все приготовления Драгана были завершены, — а теперь давайте поговорим спокойно. Как вы понимаете, я не верю ни единому вашему слову, и даже не пытайтесь меня разубедить. Я знаю, что картины у вас. Я также знаю, что к вам приезжали люди из Москвы в надежде эти картины получить, или получить деньги — тут уж вам виднее. Удивлю вас; мне также известно, что ушли они от вас ни с чем.

«Он был у дома, — подумал Кошенов. — Ну что же, попробуем иначе».

— Послушайте, послушайте, Андрей, — заговорил он: — Вы правы, абсолютно правы, но это лишь часть истории. Действительно, из Москвы приехали за вещами. Действительно, мне удалось уговорить их подождать. Но поймите: они держат меня на крючке, и если вы ввяжетесь в эту историю, ни вам, ни вашему молодому другу не сдобровать.

— Спасибо за заботу, Илья Андреевич, но мы как-нибудь сами разберемся. В данный момент меня интересует только одно: картины или деньги. Выбор ваш невелик. Что предпочитаете?

— У меня нет таких денег, — произнес Кошенов.

— Замечательно! Отдайте мне мои вещи, и мы расстанемся друзьями.

— Их нет в доме, — ответил Кошенов.

— Прекрасно. Поедем за ними, можем прямо сейчас.

— Ничего я вам не отдам, — заорал неожиданно Илья Андреевич.

Драган вопросительно посмотрел на Сорина, и Сорин, удивляясь своей жестокости, произнес только одно слово по-английски: «Начинай!». Хищно осклабившись, Драган схватил левую руку Кошенова и сильно сжал всей пятерней его пальцы в своих. Пожилой антиквар взвыл от боли.

— Достаточно, — остановил Сорин Драгана. — Ну-с, Илья Андреевич, продолжим наши беседы. Где вещи?

— Можете делать все, что угодно, — парировал Кошенов, надеясь на то, что москвич испугается переходить к более радикальным действиям.

— Как хотите, — качнул головой Сорин и, глядя на Драгана, сказал по-английски: «Можно».

Раздался глухой хруст, сдавленный крик Кошенова, и глаза его расширились от боли.

— Не волнуйтесь, Илья Андреевич. У вас еще девять пальцев на руках и десять на ногах. Продолжать будем долго.

— Я заявлю в полицию, — сдавленно прошипел Кошенов.

— Это ваше право. Беда только в том, что ни меня, ни, тем более, моего друга найти вам не удастся. А, кроме того, даже если меня разыщут доблестные английские власти, я не премину им рассказать обо всей той странной и таинственной истории, в которой вы, Илья Андреевич, были не только непосредственным участником, но и, я подозреваю, одним из организаторов.