Ответственность за то, что с болезнью Кафки так легкомысленно обращались, лежит не на отдельном враче, но на ошибочных представлениях всей тогдашней медицины. Во-первых, считалось, что евреи устойчивы к туберкулезу, что туберкулез — это болезнь «гоев», то есть неевреев. Во-вторых, все были уверены в том, что в туберкулине Коха люди нашли эффективное средство против этого заболевания. Оба представления были ложными.

Евреи были хорошо защищены от туберкулеза только потому, что многие из них преуспевали и хорошо питались. Одним словом, их «иммунитет» был обусловлен не физиологически или генетически, а экономически. Но во время Второй мировой войны об этом уже не могло быть и речи. В эти холодные, голодные и сырые годы даже в таких больших городах, как Берлин, Вена или родной город Кафки Прага, количество смертей евреев от туберкулеза увеличилось лавинообразно.

Уже в 1891 году стало понятно, что туберкулин не является ожидаемым спасительным средством. Напротив, некоторые пациенты скончались от приема препарата. Но несмотря на это, многие медики использовали этот пластифицированный глицерином экстракт палочки Коха с безграничной верой в его силу. Слишком уж притягательна была идея одним ударом победить одну из опаснейших болезней при помощи современной фармацевтики. Кроме того, разработчик туберкулина Роберт Кох получил в 1905 году Нобелевскую премию по медицине и был бесспорным авторитетом в этой области.

В итоге болезнь в буквальном смысле слова так схватила Кафку за глотку, что тот едва мог говорить, пить и есть. В начале апреля 1924 года он обратился в клинику специалиста по заболеваниям гортани доктора Маркуса Хайека, который за год до этого оперировал челюсть Зигмунда Фрейда (и при этом чуть не убил психоаналитика). Кафку поместили в стационар, где ему делались алкогольные инъекции в гортанный нерв. Писателю становилось все хуже. Пациенты вокруг него постоянно умирали. При этом Хайек обходился с Кафкой как с простым «пациентом из палаты номер 12» и не предоставлял уже довольно известному писателю какого-то особенного ухода. Можно представить себе, какие результаты должно было дать такое отношение в сочетании с депрессивными наклонностями Кафки.

К концу апреля 1924 года Кафка счел, что натерпелся уже достаточно, и друзья писателя перевели его в другой санаторий. Здесь с ним обходились намного лучше, но помочь ему уже было нельзя. После одного из посещений врача Кафка отметил: «Так помощь возвращается вспять, не умея помочь». Он все чаще страдал от удушья. В четыре часа утра 3 июля он стал задыхаться, и его друг Роберт Клопшток отправился за врачом. Тот сделал Кафке инъекцию камфары и положил ему на шею ледяной компресс.

Но это уже не спасло смертельно больного Кафку. Он потребовал от Клопштока, который изучал медицину, укол морфия, и прошептал ему: «Убейте меня или будете убийцей». Клопшток ввел ему дозу опиумного препарата пантопона. Когда он встал, чтобы промыть шприц, Кафка сказал: «Не уходите». Клопшток ответил ему: «Я не ухожу». Кафка откинулся назад и произнес: «Но я ухожу».

Официально причиной его смерти было названа сердечная недостаточность.

Итальянский народ был в волнении. Разговоры сопровождались энергичными жестами, как будто обсуждали какое-то страшно несправедливое решение судьи на футбольном матче между туринским «Ювентусом» и миланским «Интером». На самом же деле случилось нечто, что даже футбол в Италии отодвинуло на второй план. Причиной тому были последние дни жизни Папы Пия XII.

Принято говорить, что Папа не умирает, а уходит из этого мира или «приобщается к вечности». Смерть понтифика расценивается как событие скорее духовное, нежели физическое, и по традиции обнародуется минимум медицинских деталей.

Но на этот раз все было иначе. Радио «Ватикан» транслировало мессу из комнаты умирающего Папы, и на заднем плане можно было расслышать его тяжелое дыхание. Позже в ежедневной газете «Иль Темпо» под крупным заголовком «Четыре дня у постели борющегося со смертью Папы» была опубликована статья, от которой и сейчас кровь стынет в жилах. Автором значился профессор Риккардо Галеацци-Лизи.

В статье говорилось, что Папе больше нельзя было вводить катетер, потому что «у святого отца произошло слишком обильное мочеиспускание». И дальше: «Конец уже близок. Мы не хотим более беспокоить святого отца инъекциями и обследованиями, которые все равно уже не принесут никакой пользы». И наконец, когда Папа был избавлен от мучений: «Он делает еще два вдоха, правда, со значительным перерывом. Потом из левого уголка рта вытекает струйка черной крови. Наконец его голова склоняется». Через несколько дней во французских и немецких иллюстрированных изданиях появилась фотография, изображающая Папу, которого кормит монашенка. Фотографию предоставил тот же профессор Галеацци-Лизи. Разглашением таких деталей он не только поверг в шок многих верующих, но и нарушил врачебный обет молчания. Итальянская коллегия врачей исключила его из своих списков, а в Ватикане он превратился в persona non grata. Остается вопрос, почему так поступил медик, бывший личным врачом наместника Бога на земле?

Галеацци-Лизи познакомился с Пием XII в 1938 году, когда тот еще не был Папой, а именовался Евгенио Пачелли и был государственным секретарем Ватикана. Когда ему в глаз попала песчинка, он обратился за помощью к первому попавшемуся медику — доктору Галеацци-Лизи. По счастливому совпадению тот был окулистом, и поэтому удаление песчинки заняло у него каких-то три минуты. Однако они успели разговориться, и эта беседа произвела столь сильное впечатление на ватиканского сановника, что, став четыре месяца спустя Папой, он сделал маленького коренастого врача своим лейб-медиком. В карьере Галеацци-Лизи это был резкий скачок: еще вчера безвестный окулист, содержавший не очень популярную практику, он теперь стоял в непосредственной близости от одного из самых значительных и влиятельных людей земного шара. В таких случаях нужно сохранять железное спокойствие, чтобы не сойти с ума от собственной важности. Для Галеацци-Лизи это оказалось непосильным испытанием.

Сначала все складывалось для него крайне благоприятно. Папа осыпал его титулами, сделал профессором, присвоил ему звание майора Папской гвардии и главного врача Ватикана. Позже он стал членом Папской Академии наук, к которой принадлежали семьдесят известнейших ученых со всего мира, в том числе сэр Александр Флеминг, открывший пенициллин. Галеацци-Лизи не вписывался в такое окружение, но его некомпетентность не бросалась в глаза. В Ватикане у врача мало работы, так как население там составляют преимущественно аскеты, ведущие здоровый образ жизни. Папа Пий XII принадлежал именно к этой категории. Он был кем-то вроде Марка Аврелия образца XX века: скромно питался, много молился, каждое утро делал гимнастику на свежем воздухе. У него не было проблем, которые у мирян связаны с семейной жизнью, детьми и зарабатыванием денег. Стресса он старался избегать. Он безмолвствовал, когда от него ждали реакции на холокост в Германии. Даже когда в 1943 году в Рим вошли части вермахта и депортация евреев происходила буквально у него под носом, он продолжал хранить молчание. Его поведение дало позже повод к резкой критике Ватикана. Такие авторы, как Джон Корнуэлл и Даниэль Иоганн Гольдхаген, даже обвиняли Пия XII в скрытой симпатии к расизму и антисемитизму.