— Я его не видела.

И только позже Анита поняла смысл его уловки. Дело не в том, что он пытался за ней ухаживать, — Анита не сомневалась: он пытался вызвать ее на более откровенный разговор. И никакого дела ему не было до того, как его жена выглядела или как была причесана. На самом деле его интересовали только ее драгоценности.

Чем больше она об этом думала, тем больше убеждалась, что маленький кожаный мешочек так и не был найден ни на груди Моники Перриман, ни где-нибудь еще.

Если бы драгоценности были у Клода, ему не нужно было бы проявлять такую настойчивость.

Он очень любил красивые вещи, и его дом служил ярким тому доказательством. И, как многие любители и коллекционеры, ничего не нравилось ему больше, чем демонстрировать свои сокровища. Как гордо водил он своих гостей по дому, останавливаясь у особенно интересных предметов! Если бы украшения жены лежали в сейфе, Анита не сомневалась, что и их он бы вытащил, чтобы гости могли восхититься его хорошим вкусом и отдать должное его щедрости. Он обладал тем типом самоуверенности, который нуждался в постоянной подпитке, и никогда не упустил бы возможности лишний раз продемонстрировать свою страсть к красивым вещам.

Нет, драгоценностей Моники у Клода не было. Тогда где же они?

Вдруг Анита вспомнила ее последние слова: «Если вам с ним не по пути, тогда порвите его письма и верните все безделушки, пока они просто подарки, а не чаевые, получаемые за годы, что вы подчинялись его воле и потакали его глупому эгоизму».

В тот раз Аните показалось, что в словах собеседницы было слишком много цинизма и горечи, но, познакомившись с Клодом, она лучше стала понимать, с чем приходилось мириться Монике и почему она так себя чувствовала. И словно в ответ на собственные мысли Моника заключила в том разговоре: «Теперь они мои, что бы ни случилось. Об этом я позаботилась».

Тогда Аните эти слова показались непонятными, сейчас же ей стало все совершенно ясно.

Моника взяла с собой украшения, может быть, даже по настоянию Клода. Анита даже представила себе, как он говорил: «Они сделаны для того, чтобы их носили. Драгоценностями нужно восхищаться, а не оставлять их пылиться где-нибудь в сейфе». Под этими словами подразумевалось: «Я хочу, чтобы твоя сестра увидела, какой я щедрый».

Моника вняла его настояниям и решила, очевидно, что это вполне ей подходит, а может быть, она даже не заглядывала вперед и в последний момент, наверное, припрятала так тяжело доставшиеся ей безделушки, как она их называла, сделала запас на то время, когда уже не смогла бы рассчитывать на поддержку Клода. Может быть, она положила их на хранение в банк, да еще и на вымышленное имя. Она и у сестры могла их оставить…

Словом, получилась довольно мрачноватая шутка, и не смешная вовсе, оставляющая после себя горький привкус. Во всяком случае, Аните очень хотелось, чтобы этот Клод Перриман никогда не вернул украшения своей жены.

Мысль о том, что дни бегут очень быстро, омрачала ей всю следующую неделю. В тот день сразу после завтрака Анита встречалась с Фелипе. Совсем недавно он позвонил, чтобы договориться о встрече, и Анита, как только услышала его голос и узнала, что они сейчас встретятся, тут же ощутила себя счастливой.

Анита отдавала себе отчет в том, что у них с Фелипе не может быть общего будущего, но сейчас она решила пренебречь здравым смыслом и наплевать на пересуды общества. Иногда вдруг выпадает в жизни удивительный момент, так непохожий на все остальное, как красный леденец в коробке зеленых. И она, словно ребенок, собиралась сполна насладиться нежданной радостью.

Анита по-сестрински любила Эдварда и хотела, чтобы и он был счастлив, а он так легко мог упустить свое счастье, подходя к этому делу слишком рассудочно, выискивая и тут, по его словам, рациональное зерно.

— Эдвард… — начала Анита, отвлекая его от теплой хрустящей булочки.

— М-м?

— Мне кажется, ты до сих пор не женился, потому что тебе ни разу не встретилась подходящая девушка. Полагаю, ты очень разборчив. Конечно, мужчина в твоем положении и должен разумно относиться к выбору жены. Ей надо уметь хорошо выглядеть, потому что тебе придется представлять ее своим клиентам. Она должна быть умной, иначе смертельно тебе наскучит. Должна быть красивой, потому что смотреть тебе на нее придется много лет подряд. Мне кажется, девушка, которая удовлетворяет двум требованиям из трех, уже вполне подойдет, а уж та, которая подходит по всем пунктам, — просто находка… И когда ты встретил такую девушку, то есть я хочу сказать, что Кэти подходит тебе совершенно и… — Она замолчала, отчасти потому, что продолжать было бы бестактно, отчасти потому, что Эдварду было трудно справиться с выражением собственного лица. — Ты смеешься надо мной, — обиделась Анита.

— Нисколько, — заверил он, думая о том, как мило она выглядит этим утром. Лихорадочно счастливая, это ясно, но все же достаточно заботливая, чтобы побеспокоиться и о старом холостяке.

Анита задумчиво покрутила в пальцах прядь волос. Терзать волосы, понимала она, невротическая привычка, от которой надо избавляться. Обычно девушка так и делала, прежде чем сесть за фортепиано перед большой аудиторией: прикусывала, дергала, накручивала на палец пряди волос. Эдварду не надо было спрашивать, что привело ее в состояние предконцертного волнения. Ему бы сказать: «Не ходи сегодня к Санчесу». Но он понимал — во всем, что касается этой темы, от нее не добиться ни малейшей уступки; и даже хуже — чуть угасшее пламя раздора могло вспыхнуть с новой силой, а потом, обжегшись, она не захочет доверяться ему, потому что побоится услышать: «Ну вот, я же тебе говорил».

А Кэти уже отчитывала его.

— Тед, — сказала она ему. — Не лезь! Парень не для нее, не спорю, но не так уж он и плох. Он ее не обидит. Анита сама себе делает больно, и ты ничем тут не поможешь, потому что, если сейчас вмешаешься, она станет только растравлять себе раны, страдая над тем, что могло бы произойти, но не случилось. Так что не вмешивайся. Нет ничего хуже, чем мужчина, который лезет не в свое дело.

— Даже хуже, чем женщина?

Его горячность, наверное, удивила ее, но нельзя сказать, что она была обескуражена. Сердитое лицо Кэти вдруг осветилось мальчишеской улыбкой, против которой невозможно было устоять, и она воскликнула с притворным высокомерием:

— Такого не бывает! Женщины предлагают помощь, но никогда не вмешиваются!

— Хм! — выдавил он из себя. — Ха!

— Ну вот, рычишь, как медведь, — сказала она тогда с серьезным видом, но давая ему понять, что у нее припрятано кое-что в рукаве, и сейчас, набравшись смелости, она это предъявит. — Дорогой Винни Пух! — воскликнула она, и, чтобы показать, что это любовное поддразнивание, Кэти глянула на него обожающими глазами. Эдвард не знал, как ему на этот раз удалось сохранить бесстрастное выражение лица. Никто никогда не называл его Тедом и уж тем более Винни Пухом. Даже непомерно уставая сам от себя, он не был уверен, что сможет избавиться от величественности Эдварда. И вот Кэти убедила его, что сможет.