спокойствие казалось мне лживым. Через несколько часов я пошёл проведать своих девочек. Супруга крепко спала в кресле. Затем я увидел Банни, его мордочка съехала с живота дочери и упиралась ниже в бок, ноги сложились, его тело приняло неестественную форму. Меня насторожило и то, что он не учуял моё приближение. Я потрогал пса, он не реагировал. Мне пришлось вынести его из комнаты, чтобы не наделать шума. Я спустился в гостиную и пытался найти хоть какие—нибудь признаки жизни у пса. Он не дышал и никак не реагировал. Я пошёл искать в телефонном справочнике круглосуточную ветклинику. По телефону мне сказали сделать несколько действий для проверки дыхания и пульса животного: если пёс не дышит потереть ему бока, затем попробовать сгибать ему задние ноги для стимуляции давления в грудной клетке и восстановления дыхания; последнее что меня попросили сделать это проверить зрачковый рефлекс, то есть пальцем приоткрыть глаз, в таком случае у собаки возникает рефлекс даже если она без сознания. Банни должен был моргнуть. Как бы я был счастлив этому. Мне сказали, что пёс мёртв. Я просил подсказать ещё что—нибудь, любой совет даже экспериментальный и малоэффективный, что угодно. Девушка по телефону лишь сожалела и успокаивала меня. Я положил трубку и продолжал вызывать рефлекс моргания у Банни, то с одним глазом, то с другим, с двумя одновременно. Как же это ужасно – оказаться в подобной ситуации. И дело даже не в самой ситуации, а в бессилии, когда ты не можешь ничем помочь и у тебя нет никакого контроля за ситуацией. Все было тщетно. Я решил все—таки отвезти его в ветклинику, хотя и понимал, что это уже конец. Накинул на себя куртку, вернулся за Банни и увидел нечто ужасающее. Из пса полезли черви. Меня не вырвало, наверное, лишь потому что я уже был в шоковом состоянии и воспринимал все как в тумане. Пса сожрали глисты, пока тот голодал. Банни умирал и желал лишь одного – в последний раз увидеть хозяйку. А может он не ел страдая из—за Кэрол, и чёртовы паразиты съели его заживо. В любом случае он герой движимый любовью и преданностью хозяйке. Мне пришлось захоронить его тело сразу же, чтобы даже Доротея не видела. Вы первый кому я рассказал всю правду. Я не хотел травмировать никого из членов своей семьи. Можно ли назвать подобную ложь лицемерием?

– Затем, как вы знаете были большие проблемы с Кэрол. И мы с Доротеей не знали, что делать, все попытки достучаться до дочери были тщетны. И в какой—то момент я потерял свою осознанность. У меня была глубокая депрессия, в тот самый момент, когда я особенно нужен был дочери. Однажды супруга вернувшись с приёма очередного доктора сообщила мне, что наша дочь действительно умирает и шансов практически нет, и мы можем спасти лишь её физическую оболочку отдав Кэрол в клинику для душевнобольных. В тот вечер я ментально умер. Я испытал боль которая была несовместима с моей жизнью. Я сдался. Я проявил слабость, которая могла разрушить все: мою семью и будущее моих близких. На следующий день, когда дочь прибежала счастливая со своим щенком Майки, которого они подобрали с моей супругой возле больницы, она успела буквально за 5—10 минут до… До того, как я собрался покончить жизнь самоубийством. Не спрашивайте каким именно способом. В тот момент я чётко осознавал внутри себя это желание. Меня не пугала смерть, я не колебался ни секунды в этом решении. Я просто хотел этого, как – будто это обыкновенное и естественное желание, словно под гипнозом. Я выбрал это, лишь бы только не увидеть смерть дочери. У меня были таблетки, у нас в доме было оружие. Я не заморачивался на этот счёт, чтобы покончить с собой не надо слишком много фантазии. Если человек анализирует и выбирает как ему лучше покончить жизнь самоубийством, то этот человек не хочет умереть, скорее он обижен или хочет внимания. У меня этого не было, я просто осознавал, что сейчас сделаю это. Когда в комнату вбежала Кэрол я сидел на кровати и смотрел в пустоту. Я даже не сообразил спрятать таблетки в тумбочку и убрать револьвер, он лежал на кровати рядом со мной. Кэрол была весёлой и счастливой, я не видел её такой уже очень давно. Она рассказала мне про щенка. Затем она увидела пистолет и спросила зачем я его достал. Я сказал, что оружие периодически необходимо чистить. Она спросила:

«Зачем?» Она рассуждала: «Я всегда думала, что оружие нужно только для самообороны, для того чтобы напугать».

Она спросила глядя мне в глаза сквозь мой мозг, заглядывая прямо в душу: «Ты ведь никогда бы не выстрелил в человека, пап?»

Я молчал несколько минут задумавшись о её словах и не мог соврать: «Просто оружие иногда необходимо чистить, солнце».

Она предложила мне выкинуть оружие. Затем она акцентировала внимание на таблетках: «Ты заболел, папа? Зачем тебе столько таблеток?» Я снова соврал: «Я ещё не определился с тем, какие выбрать и сколько принять». Она не сдавалась: «Но ведь таблетки выписывают врачи, пап. Ты был у врача, пап?» Я ответил: «Нет, солнце».

«А мы с мамой были», – продолжала рассказывать она, – И меня уже собирались класть в больницу на лечение, но затем мы встретили Майки и теперь у меня нет времени болеть. – А тебе никто не нужен, папа, у тебя уже есть я и Марко, и мама.

Затем она нахмурилась и спросила: «Папа, это правда, что Банни заболел от того, что очень сильно любил меня и переживал, когда я заболела?» – Кто тебе сказал такое, Кэрол?

Она ответила: «Дядя ветеринар». Тогда я сказал ей: «Банни любил тебя и никогда бы не оставил, если бы мог, ты ведь знаешь это, солнце».

Она грустно улыбнулась и спросила: «Ты обещаешь мне, что выздоровеешь, пап? Ты ведь не оставишь меня?» Она повторила этот вопрос несколько раз, пока не достучалась до меня. Я начал осознавать, что происходит, преображение дочери и своё состояние. С меня спал огромный груз, я почувствовал счастье. И я сказал дочери, что обещаю и попросил её остаться ещё на пять минут пока не засну.

– Так все и закончилось. Кэрол снова начала есть, правда это был преимущественно растительный рацион питания, но мы были счастливы и этому. А Майки до сих пор жив, наша старая псина.

Мистер Якобсон чувствовал облегчение, это ощущалось. Облегчение от того что он закончил рассказ