– Свен, ваша духовность не позволила вам принять данные обстоятельства. Вы есть та обезьяна, которая подстелила себя под детёныша, а не наоборот! И пускай это не буквально, но у психики живого организма нет такого разделения, она не распознает конкретных обстоятельств, но она воспринимает сигналы. Вы должны осознать это и принять, вашей вины и предательства семьи в намерении собственного суицида не было. И здесь нет иного варианта. Потому что вы не больны! Психически больные люди всегда повторяют попытки суицида, а вы отказались от этого за несколько минут, стоило лишь увидеть, что жизнь дочери в безопасности и что она нуждается в вас!

Я продолжал говорить прожигая взглядом ладони Свена Якобсона, который прятал под ними свои слезы.

– Сделаем перерыв, Свен. Я принесу нам кофе.

Не дожидаясь ответа я вышел минут на пять за кофе для себя и за тем чтобы оставить мистера Якобсона наедине с осознанием важных для него вещей по—новому, дать ему отдышаться. Дело было сделано, я вытянул старую ржавую гильзу из его сердца. Сам же я был выжат полностью. В офисе уже никого не было. Время позднее, мы превысили нормы продолжительности сеанса в три раза. Босс появлялся лишь на пару часов и не каждый день. У него было несколько своих больших элитных клиентов, больше он ни с кем не работал. Рабочий день Ли Сан давно закончился. Сейчас она наверняка была на занятиях в вечерней школе. Я вышел в коридор и побрёл к автомату. Сначала залпом осушил два стакана газировки, затем сделал американо. Следующие несколько минут я сидел на той самой скамейке, где сидела она. Я смотрел на дверь и на ручку двери, за которую я спасительно хватался убегая обжигаемый её взглядом. Все это было так странно. Там внутри сидел её отец. Днём, ранее там сидела её мать. Всего несколько дней назад я не был знаком ни с кем из них. А теперь я знаю их как самых близких родственников, видел их слезы. Слышал их рассказы о дочери. О той самой Кэрол, которая теперь жила и в моем сердце. Я сделал ещё два кофе, капуччино и американо, и направился в свой кабинет где меня ждал мистер Якобсон.

– Я прошу меня простить, мистер Якобсон, за то, что заставил вас ждать и за то, что сильно затянул наш сеанс в целом, это непрофессионально с моей стороны. Но у нас многое получалось и мне хотелось выжать максимум пользы из нашего общения.

– Ничего, Расти, все правильно.

Свен Якобсон все ещё был в тяжёлом эмоциональном состоянии.

– Полагаю, Вы, выберите капуччино, но есть ещё и американо.

– Капуччино, отлично.

Я достал из шкафа чистый стакан и ту самую бутылку виски, которая нам пригодилась накануне чтобы привести в сознание миссис Якобсон и поставил её рядом со стаканчиком капуччино.

– Это, пожалуй, тоже может пригодиться.

– Да, спасибо.

Мистер Якобсон налил себе виски и сразу же сделал несколько быстрых глотков.

– На самом деле я рад, Расти, что вы вывели меня на эмоции. Спасибо, что показали мне все это под другим углом. Я жил с этим так долго, сейчас я почувствовал небывалое облегчение. Такое чувство, что я десять лет ходил с тяжёлым рюкзаком на спине и при этом упрямо уверял сам себя, что никакой ноши нет.

– Это моя работа, мистер Якобсон. Порою приходится учиться и открывать что—то прямо в процессе. Мне жаль, если это было тяжело для вас.

– Для меня главное результат, и вы помогли мне его достичь. Но ваши методы довольно жестоки.

– Согласен, не каждый бы выдержал трёхчасовой марафон воспоминаний и переосмысления. Благо, Вы, учёный и сильный духом человек.

– Возможно. Одно я точно знаю, что от прочтения мемуаров Оуэна Клиффорда я, пожалуй, пока откажусь.

Мы оба засмеялись.

– А вы знаете, Клиффорд так и не вернулся на родину в Британию. Когда его освободили он осознал все произошедшее и отказался возвращаться домой. Он сказал, что у него не хватит совести и отваги назвать себя победителем в этой войне, ровно так же, как и жертвой. Он сказал, что все его поступки в лаборатории перевешивают в разы ту боль и ущерб, что ему нанесло пленение в концентрационном лагере. Он просил правосудия над самим собой. Однако освободители лишь глядели на него с сожалением и жалостью. Его шаги воспринимались как умственное помешательство освобождённого раба. Ему ничего не оставалось, как остаться в Германии, на том же месте. Всю свою жизнь он посвятил помощи невинным жертвам. Всю свою жизнь он посвятил раскаянию, венцом которого и стала его книга. После её издания на него полилась грязь со стороны общественности, но он лишь благодарно упивался всеми этими нападками и собственными страданиями. Ему казалось он отдаёт долг обществу, господу и собственной человечности. Ничто не могло дать покой его душе. Странно ведь, никто не смог помочь бедняге, никто не смог объяснить ему, что он сам был обезьяной в клетке для эксперимента. При этом разговор о его книге смог помочь кому—то в будущем, и в совершенно невероятном контексте. Как поступим дальше, мистер Якобсон? Сегодня вы сделали шаг к переосмыслению, для себя. В следующий раз надеюсь увидеть вас вместе с супругой, думаю вам есть что рассказать друг другу. А затем, если это ещё понадобиться мы могли бы обсудить ваше общее отношение к будущему дочери. А на сегодня думаю достаточно.

– Да, согласен с вами, Расти. Нужна пауза и диалог с супругой, уверен у неё тоже остались сильные впечатления от сегодняшней встречи с вами. Ещё раз благодарю вас. Думаю, в ближайшие дни мы договоримся о новой встрече.

Мистер Якобсон вышел из кабинета вполне воодушевлённый. Я запер офис и не смог пройти мимо скамьи. А может у меня просто не было сил. Снова кофе, я и скамья. «Я сделаю все для тебя, Кэрол. Твои родители любят тебя, но им нужна помощь. Я постараюсь. Ты не будешь знать меня, но я помогу, обещаю!» Я разговаривал с дочерью своих клиентов. Я разговаривал со своей любимой девушкой. «И кому здесь нужен психоаналитик, Расти?» Я улыбался, то ли от безысходности, то ли от радости и удовлетворения этим тяжёлым днём, и от приятной усталости, и просто от собственной глупости. Кэрол не было рядом. И вряд ли я прямо сейчас этого хотел.

Через три дня Якобсоны записались на приём. И хотя мне очень хотелось этой встречи, но график позволял