Через пару недель мне показалось, что я стал привыкать к этому почти постоянному бездействию, время словно растянулось, дни стали протекать иначе; у меня появилось впечатление, что я не то чтобы потерял представление о времени, — скорее, представление о времени потерялось где-то внутри меня. Тяжело объяснить это ощущение, нечто среднее между полнотой жизни и полной ее бесполезностью. В определенном смысле я был в порядке.

Но потом, дня три назад, я вдруг вспомнил, что Бог собирался скоро меня навестить, и это состояние улетучилось, а на его место снова вернулись нетерпение, тревога, а главное радость от того, что скоро я его снова увижу и мы будем разговаривать, как прежде.

И вот я жду его, считаю минуты; к тому же я заметил одну очень неприятную вещь: поскольку в саду наше тело не претерпевает никаких изменений, здесь невозможно грызть ногти — они тут тверже камня.

Это так, к слову, деталь, не лишенная значения.

— Здравствуй, друг мой!

— А! Ты вернулся! Наконец-то!

— Да!

— Знаешь, это действительно оказалось тяжело… И долго!

— Для меня тоже! Не буду скрывать, несколько раз я чуть не сдался и не побежал к тебе, но решил все же продержаться до конца. На земле я был более снисходительным, но здесь решил проявить строгость! И если понадобится, опять без колебаний поступлю так же, потому что тебе действительно пора уже образумиться! И когда я так говорю, то имею в виду не просто благоразумие, а именно мудрость, так что не нервничай и не думай, что я тебя держу за ребенка…

— Не беспокойся, я понял. Обещаю: сделаю над собой усилие, стану спокойнее и серьезнее. Впрочем, я уже начал.

— Тогда как насчет того, чтобы сразу перейти к делу? Что ты на это скажешь?

— Скажу, что мне это очень даже подходит!

— Ну хорошо, думаю, у тебя было достаточно времени на размышление и ты наконец принял решение?

— Конечно, принял!

— Значит, ты воспользуешься Второй Властью?

— Конечно, нет.

— Правда?

— Правда. Я рад бы быть филантропом, но всему есть предел. Любовь к убийцам и педофилам — ну уж нет.

— Ах так… Ну ладно…

— Ты вроде бы удивлен, или я ошибаюсь?

— Удивлен, и даже очень. Зная тебя, твою способность сострадать, твое умение прощать, давать людям второй шанс…

— Второй шанс в отвлеченном смысле — конечно, все имеют право ошибаться! Я и сам мог бы сбить кого-нибудь на улице и стать причиной его смерти. Но я переживал бы это как трагедию, этот груз давил бы на меня всю оставшуюся жизнь… А он…

— Ты до сих пор так и не понял, что… Нет, извини, я хотел еще раз попытаться убедить тебя, но ты будешь нервничать…

— Успокой меня, скажи: ты понимаешь причину этой нервозности или нет?

— Да, конечно. Ты думаешь об Алисе.

— Именно! Я только о ней и думаю…

— Тогда я попытаюсь представить тебе все с другой точки зрения. Если бы человек, который ее задавил, не сел бы в тот вечер пьяным за руль, она не погибла бы, так?

— Со всеми этими «если» ты просто не дал бы этому случиться…

— А ты знаешь, почему этот человек надрался в тот вечер?

— Потому что его никто не любил — ты это хочешь сказать? Если бы тогда нашелся какой-нибудь более понятливый, чем я, мертвец, он подарил бы ему сферу любви и жизнь этого типа изменилась бы? Он сидел бы дома, весь счастливый, в кругу семьи, а не надирался бы в одиночку в баре? Хочешь, чтобы я поверил в этот «эффект бабочки»?

— Ладно, оставим эти аргументы…

— Ты сказал, чтобы я подумал. Я подумал.

— Да, правда, я вижу. Тогда предложу тебе последнее: посмотрим просто, на кого падет выбор Сферы, и понаблюдаем немного за этим человеком. Хочешь?

— Поверь, ты зря теряешь время.

— Ну, ты-то не слишком загружен, правда? Ну же, это тебя ни к чему не обязывает…

— Ну, если тебе так хочется… К тому же это позволит нам прогуляться на землю вдвоем!

На его лице мелькает довольная усмешка, но, поняв, что я ее заметил, он тут же прячет ее.

Если он воображает, что я передумаю…

Он протягивает руку ладонью кверху, и на ней появляется ярко-красная сфера любви; медленно-медленно шарик плывет к реке, а мы идем за ним, беседуя.

— Знаешь, большинство умерших отказываются от Второй Власти…

— Ах вот как?

— Да. Они считают, что было бы слишком несправедливо подарить Любовь негодяю, потому что у каждого среди родных и близких есть кто-то, кто пострадал от этих людей. Некоторые из умерших думают даже, что плохим людям стоило бы позволить самоуничтожиться.

— И возможно, они не так уж неправы!

— Увидим…

Сфера погружается в волны, я ложусь на берегу, и мы с Богом отправляемся вслед за этим шариком, который, судя по тому, как он припустил, похоже, уже выбрал цель.

Мы останавливаемся над не известным мне городом (надо сказать, что я никогда не был любителем географии, все из-за тех субботних уроков, конечно), кажется, довольно крупным, пролетаем над большим парком, и тут шарик вдруг замедляет полет, застывает над головой какого-то молодого человека, ярко вспыхивает несколько раз и исчезает.

— Это он?

— Да, это Избранник Сферы.

Парню на вид лет тридцать, не больше. Довольно высокий стройный брюнет. Он быстро шагает по окраине парка, засунув руки в карманы потертой кожаной куртки:

— Так что, этот тип — подонок? А так и не скажешь. Выглядит совсем нормальным.

— Может, это оттого, что он еще не стал им…

— То есть?

— Существуют две возможности: либо этот человек уже совершил непоправимое и будет, без всякого сомнения, совершать еще и еще; либо это у него еще впереди, в более или менее близком будущем.

— И какое из этого следует заключение?

— Никакого. Это просто информация, и все.

Внезапно человек ускоряет шаг; затем пускается бегом. Навстречу ему идут двое прохожих, он толкает одного на ходу и устремляется к пожилой даме, медленно идущей в нескольких метрах впереди него.

— Ты хочешь сказать, что он…

Я не успеваю докончить фразу, как парень вырывает из рук дамы сумочку с такой силой, что та с треском падает на сухие ветки; она громко кричит и инстинктивно изо всех сил вцепляется в сумочку. Парень дергает, протаскивает старушку несколько метров по земле, снова дергает что есть силы, и дама наконец выпускает сумочку из рук. Он пускается наутек и через полсотни метров сворачивает в парк, пряча сумочку под курткой, за спиной у него все еще слышны жалобные крики старушки.