Даша с удивлением слушала Анатолия, узнавая мать совсем с другой стороны. Дома избегали разговоров о медицине – во всяком случае, о ее моральной стороне. Мать и брат иногда вели длинные, скучные беседы на специфические темы, и Даша предпочитала уходить и не слушать того, в чем совершенно не разбиралась. Оказывается, мама философ? Более того, философ-идеалист, нечто среднее между Платоном и Руссо?

– Еще! – воскликнула Даша, потому что Толя больше ничего не говорил. – Какая она еще?

– Еще? Ну, она… красивая, вот!

– Верно, – удовлетворенно кивнула Даша. Это она знала и так: мама всегда оставалась для нее идеалом – лучше всяких там модных журналов, и дочь до определенного возраста старалась во всем ее копировать. Со временем Даша поняла, что, хоть они и похожи, но полностью следовать материнскому стилю глупо, поэтому она попыталась выработать свой, в чем-то схожий, но все же иной. Судя по всему, ей это удалось: Даша никогда не страдала от недостатка мужского внимания.

Она взяла в руки принесенную бутылку.

– Штопор и бокалы на кухне, – сказал Толя, и они вместе проследовали туда.

– Почему ты стал именно детским хирургом? – спросила Даша, переводя разговор на другую тему.

– Даже не знаю, – пожал плечами Толя. – Может, потому, что у детей результат твоей работы сразу налицо? У взрослых есть дополнительные болячки, не связанные с операцией, и они могут нарушить чистоту картины. Дети же… они похожи на щенков, понимаешь?

– Не совсем.

– Когда щенку плохо, он плачет, скулит, но стоит вколоть ему нужное лекарство, перевязать лапу, вправить кость, и он тут же начинает вилять хвостом, прыгать и веселиться. Это тот случай, когда сразу видно, что пациент здоров, и жизнь снова становится прекрасной и удивительной!

– Может, тебе следовало стать ветеринаром? Они больше зарабатывают… Ты, батенька, романтик еще почище моей мамаши!

Даша рассмеялась, хватая бутылку за горлышко и намереваясь открыть ее штопором, извлеченным Толей из ящика.

– Это плохо? – спросил он, отбирая у нее и то, и другое.

– Это… удивительно, как ты изволишь выражаться.

Пробка с глухим звуком выскочила из бутылки, и она подставила бокал. Они попробовали вино.

– Класс, да? – обратилась Даша к Анатолию, смакуя на языке терпкий напиток с ярко выраженным вкусом винограда сорта «Изабелла». – Такое впечатление, будто пьешь виноградный сок, но процент алкоголя здесь приличный, так что можно незаметно опьянеть!

– Я в этом не так хорошо разбираюсь, как ты, – улыбнулся Толя.

– Это здорово: мужчина, который разбирается в выпивке, либо сомелье, либо алкоголик!

– Скажи-ка мне лучше, – проговорил Толя, делая очередной глоток, – как тебе удалось меня вытащить? После разговора со следователем у меня не осталось сомнений в том, что меня уже и осудили, и приговорили!

– У них ничего на тебя нет, кроме той дурацкой записи митинга на «Ю-тюбе» и телефонного звонка якобы от Митрохина.

– Якобы?

– Мы знаем только, что звонок был сделан с его телефона, но ведь звонить мог кто угодно, даже убийца! Однако меня лично интересует другой странный факт.

– Какой?

– Камеры скрытого наблюдения. Передавая мне материалы дела, следователь сказал, что они оказались выключены, прикинь?

– Ты хочешь сказать, что у Ильи Митрохина в кабинете висела камера наблюдения? – удивленно переспросил Толя. – Зачем?

– Не в самом кабинете, конечно, но в коридорах «Фармаконии», а также во всех лабораториях и на складах установлена следящая аппаратура. Это сделано не только в целях безопасности: допустим, на складе и впрямь могут подворовывать, так что, сам понимаешь, бдительность к месту. Так вот, выяснилось, что камера в коридоре, что ведет к кабинету Митрохина, в вечер убийства вырубилась. Всего одна камера, можешь себе представить?

– Да в здании полно охраны! – воскликнул Анатолий. – Неужели же они ничего не заметили?

– В том-то и дело, – задумчиво кивнула Даша.

– И как они это объясняют?

– Да никак – временные неполадки, и все тут. Казалось бы, это должно навести следствие на мысль о твоей невиновности: чтобы отключить камеру, надо, во-первых, знать о ее существовании и, во-вторых, уметь с ней управляться. Как у тебя с электронными устройствами?

– Никак.

– Я так и думала. Но следователю этого мало, представляешь! Он твердит, что ты бывал в здании «Фармаконии» – по крайней мере, в тот раз, когда тебя забрали с митинга охранники, – и, значит, имел возможность выяснить, что где находится.

– Это же надо в ЦРУ работать, чтобы…

– Конечно, – нетерпеливо перебила Дарья, стукнув себя кулаком по колену, – но это лишний раз доказывает, что «Фармакония» – этакая священная корова, которую никто не хочет трогать, потому что такая волна поднимется… Ну, а ты, Толик, отлично подходишь на роль козла отпущения.

– И что же мне делать?

– Тебе – ничего: предоставь своему адвокату возможность работать, о’кей? Христом богом прошу, не смей ничего предпринимать! Попытайся на время затаиться, ни во что не вмешиваться и ни с кем подозрительным не общаться.

– Подозрительным? – приподнял брови Толя.

– Ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду! – раздраженно бросила Даша. – «Карбонариев» твоих из сообщества пострадавших от «Голудрола» – во-первых, а во-вторых – любого представителя «Фармаконии». Только я и следователь – вот твой круг общения на ближайшее время.

– Небогато!

– Как есть, уж извини! Шансы у нас неплохие, и не надо их уменьшать: пока не нашли орудие убийства или свидетелей, следователю будет трудновато довести дело до суда. Я, в свою очередь, тоже не стану сидеть сложа руки и займусь другими возможными подозреваемыми.

– Из беседы со следаком я понял, что других не существует.

– Так и должно быть, иначе как заставить тебя сознаться? – пожала плечами Дарья. – Но ты, Толик, молодец – кремень!

– Это было легко, – возразил он. – Я никого не убивал!

* * *

Эльмира Садикова оказалась совершенно не такой, как я себе представляла. Мое воображение рисовало длинноногую красотку с пустым взглядом и такой же головой – профессия модели никогда не казалась мне занятием для интеллектуалок. Эльмира была длинноногой и красивой, но в остальном, к счастью, не оправдала моих ожиданий.

Она встретила меня на пороге квартиры-студии, в которой было мало мебели и много света. Большие окна опоясывали помещение по всему периметру, отчего казалось, что мы находимся в аквариуме. Эльмира, с ее высоким ростом, воздушно-стройной фигурой и черными, как гудрон, волосами, отлично вписывалась в минималистский интерьер. Я не была уверена в том, что модель станет со мной разговаривать, – в конце концов, я ведь не наделена официальными полномочиями. Однако Эльмира выслушала меня, не перебивая.