— Я… позвоню вам, — выдавил я. — В субботу.

— Вот и чудесно. Моя визитка. Жду вашего звонка.

Чудесно… Нихрена мне не нравятся такие чудеса!

— Вера, зови Пал-Генадича, быстро.

Ненавижу!

Должна была еще с момента того недоминета ненавидеть, но там мне чёта стало стыдно. Он так праведно вставлял мне за облико-морале, что я реально устыдилась.

Ну дал мне человек нормальной жизни на четыре месяца и шанс подзаработать, так чего же я сама на хрен к нему лезу?

В общем, до завтрака с его маман, я краснела и бледнела, вспоминая свой «гениальный» план по отсосу под столом. А потом это. Когда он наклонился, и я была уверена, что поцелует. Уверена! Хотя умом то щас понимаю, при матери он в жизни бы до меня не дотронулся.

И вот тогда я почувствовала, как он вытер об меня ноги. Насмешливо напомнив, что Каренину я должна была закончить еще вчера. Правильно, я ему не близкий человек, с чего он должен со мной церемониться?

Но что странно, именно в Карениной я подглядела способ, как можно воздействовать на мужчину добротой и заботой. А герр прям как нарочно подставился, пришел весь такой затюканный, уставший и меня осенило — вот он, шанс стать ближе.

Ну и чуть не стала. Только уже утром. Но когда я глядела на его торчащий хер, весь такой внушительный, но аккуратненький, чуть не дала слабину. А чо бы раз не потрахаться?

Я уже не девочка и знаю, как это бывает. Мне реально могут не понравиться его дерганья на мне. Попробую и пойму, может и не стoит хер того, чтоб лить слёзы?

На вид он конечно офигенный. Весь такой подтянутый и подстриженный. Не то, что Лёха… Профессор прям следит за внешним видом. У него всё как с картинки. Хотя слабо представляю себе картинку с голым профессором. Фриц на такое ни за какие деньги не подпишется!

А вот потом были деньги… Да. Сунул мне в руки и прижал. Я сначала потекла. Так хотелось ему дать! По-настоящему дать. Прям прилипнуть и не отпускать. И чтоб лапал меня всюду, как щас, и целовал.

И сразу же в голове опять его слова пошли: Прекрати вести себя как тряпка, об которую каждый вытирает свой член.

И так гаденько стало, кулаки сжала, а в них бумажки захрустели. Смяла и швырнула ему в лицо! Значит, теперь ему не унизительно об меня член вытирать? Ну так я не тряпка, хватит с меня Лёхи в науку. Фриц еще одним членом, пусть даже таким ровным и красивым, не станет.

И вообще!

Пшёл он!

До обеда я маялась с долбанной Карениной. Бесило, что она то вся такая правильная, сестру помирила с её ёбарем, а потом сама ноги раздвинула и стала неврастеничкой какой-то. А мужа прям жалко стало. Сначала такой сухарь — не люблю, но ради престижу, чтоб лицо не потерять, закрою глаза.

Но кто на такое глаза закрывает? Втащил бы ей. Ну и этому придурку, который за ней ходил. И все это написано так сложно, половина слов даже выговорить проблемно, не то что запомнить.

А еще отвлекал запах фрица на моей подушке… Я несколько минут лежала, уткнувшись носом в подушку, и дышала. Интересно, что за парфюм?

Пошла в его спальню, заодно подобрала раскинутые вещи и отнесла в корзину для белья. А уж потом открыла шкафчик рядом с зеркалом и зависла.

Не, ну немцы сволочи, конечно! Вот у меня одни духи, а у него штук пять, как у бабы! Ну куда фрицу пять одеколонов?

Но я смела все, чтобы разнюхать.

За этим и застал меня Ганс. В хозяйской спальне.

— Я за бельем.

— Ой… Да… Я уже отнесла.

— Фроляйн Елена, это моя работа.

— Не парься, Ганс. Вон постель перестели. Мне, кстати, не надо.

Я еще хотела повздыхать над подушкой. Малодушно, но уж как есть.

— Герр профессор Швайгер запретил менять постель сегодня.

— Да? Странно… Я думала он…

Что он брезгливый. Ведь я ночь спала на его постели, он по идее должен был заставить Ганса все тут залить хлоркой.

— Я оставлю здесь включенного робота, фроляйн Елена.

— Да-да, оставляй.

Но Ганс продолжал стоять надо мной, пока я не сообразила, что он ждет, когда я свалю. Главное я успела перенюхать все флаконы с одеколонами и нужный запрятала за спиной, сгрузив остальные в руки Ганса.

Зачем? Ну не знаю, что мной двигало. Наверное, желание почувствовать себя хоть на мгновение так же, как было в объятиях немца. Сладко и горько одновременно. Так, как обнимаешь, теряя любимого. Так, как я никогда никого не обнимала.

Пшикая одеколоном фрица себе на подушку, я понимала, что не только веду себя как последняя дура, но и никогда не поумнею. Это ж надо залипнуть на фрице, с которым даже нормального перепихона не было?

Я тут буду мучиться, страдать, а он спать себе спокойно на своей широкой постели. От несправедливости стало еще обиднее. Я прихватила свой единственный флакончик духов Aqua Allegoria Herba Fresca и вернулась в спальню немца.

Убедилась, что Ганс не вернется, убрала одеколон фрица в шкафчик и от души набрызгала своими духами на подушки и простыни его огромной постели.

Спите теперь и думайте обо мне, хер-профессор!

* * *

Вторую половину дня я домогалась Ганса. Мутер то свалила по подруженциям. Был у нее такой пунктик, каждый вторник она таскалась по подружкам, а каждый четверг её подружки припирались к нам. Меня, ясное дело, на этот праздник жизни не пускали.

Мутер говорила, что мне со старыми кошёлками будет скучно, но я догадывалась, что мутер перед этими кошёлками просто будет стыдно. Несмотря на все ее старания, я никак не могла запомнить значение вилок, ложек и ножей. Вот нафига двенадцать приборов, если все можно тупо жрать ложкой или вилкой? Ну иногда удобно порезать ножом.

В такие дни Ганс выручал меня, чтобы я не засохла над Карениной.

Однажды мы резались в «Дурака», когда я предложила играть на деньги, но Ганс свинтил с темы. Зато потом сказал, что научит меня новой игре в покер. И если мне хватит сообразительности, то будем играть со ставками.

Я бы плюнула давно на покер, если бы не желание утереть фрицу нос. Он так зажимал баллы последнюю неделю, что в уме я рисовала себе картину, как он вызывает меня в кабинет и говорит:

«Я велел кончить тебе Каренину еще неделю назад!» — и при этом, значит, хмурит брови.

А я ему такая:

«Опоздали вы, герр фриц, Каренину до меня кончил сам Толстой! Допекла она его до печенок, как и меня, вот он и кинул ее под поезд», — нет, я еще дочитала чертову Каренину, но малодушно подглядела в конец, и чёта так читать перехотелось. Но с Толстым я была согласна — кончать эту дуру надо было. Вот была же клёвая тётка, за ребенка переживала, а потом как подменили.