На пути к Синерии все пассажиры и пассажирки бонго, поддавшись убаюкивающему воздействию бриза и частых волн, пребывали в состоянии полудремы и очнулись лишь при появлении посреди глади озера разбросанных островков, покрытых густой растительностью, где они стали на якорь, чтобы перекусить.

Ночью судно пришвартовалось в маленькой пустынной бухте, на безопасном расстоянии от волн, монотонное постоянство которых выбило из колеи голландок и Эрмана, испытавших головокружение и тошноту, несмотря на то что Моррис раздал всем таблетки со скополамином.

После ужина Педро и гребцы на протяжении нескольких часов рассказывали анекдоты, заливаясь смехом. Этот смех не раздражал путешественников, а, напротив, даже приободрил их, притупив ощущение пребывания в скорлупе грецкого ореха во время плавания по огромным водным просторам, где за такое количество времени они не увидели никаких признаков человеческой жизни.

Едва рассветный луч очертил бесконечные изгибы на водной глади, Педро продудел в свой неугомонный рожок, пробуждая всех ото сна. Гребцы снова подняли парус, и лодка продолжила свой путь. К полудню они доплыли до середины озера, чтобы пересечь его по диагонали. Когда лодка оказалась вдали от берега, размер и частота волн резко увеличились. Судно поднималось на гребень волны и резко падало. Вода обрызгала пассажиров, столпившихся под навесом.

В первый раз лодка стала для Мелисандры чем-то незначительным и слабым. Она думала о Колумбе, пересекавшем Атлантический океан на своей каравелле, о древних мореплавателях, подвергавших свои жизни опасности в неизведанных морских далях.

Вечером все увидели появившиеся на горизонте вершины двух вулканов-близнецов.

— Рассказывают, что первых поселенцев Фагуаса инструктировали жрецы, запрещавшие им останавливаться до тех пор, пока они не найдут две одинаковые горы на одном острове, — рассказывал Педро. — Могу себе представить, что они чувствовали при виде всей этой красоты.

Это были совершенные конусы с гладкими склонами темно-красного цвета. В желтоватых сумерках они имели четкие очертания. Маленькие облака прыгали по остроконечным вершинам, и вскоре взорам путешественников открылся остров, покрытый лесной растительностью, словно зеленой пеной.

Судно оставило остров позади и взяло курс к размытому контуру берега.

Неожиданно опустилась ночь, без единой звезды, растворяя во мраке черты лиц путешественников и превращая их тела в плотную субстанцию теней.

«Королева» причалила к ржавому пирсу, который качался на волнах из стороны в сторону. Старые каучуковые шины приглушали шум пришвартовывающихся судов. Привязанные тонкими веревками, они раскачивались, производя при ударах о металлический каркас звук, похожий на мерный стук колес поезда.

Педро взял свой рожок и просигналил. С противоположной стороны пристани появилась резиновая шлюпка. Она подплыла сбоку к лодке Педро.

В свете фонарей Моррис узнал Жозуэ, подростка, помощника Энграсии, который всегда выглядел гораздо старше своих лет. Он заметил, что тот еще больше повзрослел, темная растительность уже пробивалась на его длинном и полупрозрачном лице. При таком освещении складывалось впечатление, что вокруг лица парня появился нимб, так что его голова, казалось, двигалась в воздухе отдельно от тела, подобно лику святого во мраке ночи.

— Профессор Моррис готов? — спросил парень, обменявшись приветствиями с пассажирами и обсудив подробности путешествия с Педро.

— Да, — сказал капитан «Королевы». — И у меня есть для тебя еще два пассажира: внучка дона Хосе и ее спутник.

— Это я знаю.

— Привет, Жозуэ! — приветствовал его Моррис с лодки.

— Привет, профессор! — ответил Жозуэ. На его лице появилась улыбка едва сдерживаемой радости.

— К делу, — сказал Педро. — Мелисандра пересаживается первой.

Уверенными движениями она подошла к подростку, который помог ей забраться в шлюпку и устроиться на дощечке, служившей сиденьем. Рафаэль сел следом за ней, последним перебрался Моррис, под тяжестью которого хрупкое судно покачнулось. Парень быстро среагировал и вернул ему равновесие.

Лодки еще какое-то время плыли бок о бок, пока пассажиры прощались. Никто, даже Макловио, не выразил чрезмерных эмоций. Все были утомлены и хотели поскорее добраться до порта.

— Мы еще встретимся, — сказал Эрман, — все дороги пересекаются в Фагуасе.

— Спасибо, Педро, — крикнула Мелисандра. — Не забывай о моих напутствиях, — тепло улыбнувшись, добавила она.

— Удачи, — отозвался Педро.

Рафаэль протянул руку для прощания. Фонари погасли, и в темноте маленькая шлюпка заскользила по воде, удаляясь от лодки Педро. Мелисандра взглянула на темный силуэт «Королевы» и на мгновение ощутила сожаление. Лодка казалась в каком-то смысле продолжением реки. С этого момента рядом с девушкой не останется ничего родного. Она входила на чужую землю.

Мелисандра отвернулась от Рафаэля. Ее глаза блестели в темноте. Она улыбнулась, не зная, заметит ли он. Они были уже совсем близко. Рафаэль протянул руку, погладил девушку по ноге, как гладят, должно быть, возбужденное домашнее животное. Мелисандра слегка сжала его ладонь. Ей нравились руки Рафаэля. Такие мужественные, с квадратными пальцами, с широкими ладонями. Он тоже обхватил ладонь Мелисандры, натруженную и обветренную от многолетней сельской работы.

Моррис тихо беседовал с Жозуэ о том, как шли дела в разрушенном здании колледжа, где устроилась Энграсия, приехав в Синерию несколько лет назад. Предложение заняться выгрузкой и захоронением мусора обернулось для нее прибыльным делом, когда были подписаны соглашения, согласно которым корпорации посылали сюда мусор не в спрессованном виде. Жалость, которую Энграсия поначалу испытывала к жителям Синерии, постепенно уступила место уважению и признательности. Вещи, прибывавшие в контейнерах, обретали новую жизнь после починки и покраски и превращались в желанный товар.

С того самого дня, когда Моррис впервые прибыл сюда с официальной миссией инспектировать сжигание мусора, на него произвела неизгладимое впечатление эта монументальная женщина высокого роста, крайне редкого для этих широт. Великанша, так с детства прозвали ее в родной деревне. Рост Энграсии насчитывал метр девяносто пять сантиметров. Тело ее было крепкое, цвета глины. Руки и ноги также имели необычную длину. Она рассказывала, что ее мать, когда дочь еще была подростком, вынуждена была запретить ей заходить на маленькую кухню, потому что она направо и налево сносила посуду и мебель.

Ореол одиночества, в которое она была погружена, изначально заинтриговал Морриса.

Ни ей самой с ее жизнерадостным характером и острым чувством юмора, ни москитам не удавалось его пробить.

Когда целое облако насекомых поднималось зимой над озером и Энграсии приходилось с головы до ног заворачиваться в тряпки, чтобы мелкие москиты не залетели ей в рот, ноздри и уши, мальчишки, не отрываясь, наблюдали, как они разбиваются о ее мощное тело, словно о невидимую стену.