сорочка искусно расшита жемчугом, четыре летника из изумительной голубой и червчатой камки и малинового атласа, кортель подбит не какими-нибудь белками, а горностаем!

Наша героиня знала цену вещам, знала, как тяжело наживалось такое состояние. И потому княгиня заботливо хранила не только платья, но и всевозможные отделки для них (вошвы) и части одежды — накапки (широкие рукава к летнику). Ульяна Михайловна, перечисляя все это в завещании, припомнила, что когда-то платья переделывались: «Накапки сажоны, да вошва на одну накапку шита золотом да сожана была жемчюгомъ, да жемчюгъ с нее снизан, а осталось его немного».

Многочисленные вошвы из черного бархата, атласа, белой и зеленой камки, расшитые золотом и серебром, и даже с татарским узором готовились перейти в сундуки новых владельцев. Как-то они ими распорядятся, продлится ли их жизнь или потеряются в многочисленных обрезках и лоскутках ткани? Скорее всего сохранят — заботливое отношение к этой отделке оказалось столь велико, что породило пословицу: «Дороже кожуха вошвы стали».

Домовитости Ульяны Михайловны можно было бы позавидовать. Каждый предмет ее костюма оказался сосчитан, осмотрен и описан. Отдельно лежали серебряные, позолоченные пуговицы от женской шубы, кружево, шитое золотом и серебром, и головные уборы княгини — две казанские шапки и соболий каптур (теплая шапка с круглым верхом, меховая или стеганая, с пелериной, спускавшейся сверху и прикрывавшей шею).

Шубы — отдельный рассказ. Русская знать давно оценила все качества меха: и его красоту, и легкость, и теплоту, и высокую популярность за границей. В сундуках богатых людей лежало до десятка шуб, а то и больше, шубы покрывали чехлами из бархата с золотым шитьем или венецианской камки. Особенно любили мех соболий и бобровый. Бобровый по большей части, подкрашивался чернением, особым широким бобровым воротником украшали парадные платья. Меха любили так, что даже летние платья окаймлялись опушкой из него, к слову сказать, лето в нашей полосе не всегда жаркое. Ульяна Михайловна нашила себе семь прекрасных шуб, крытых дорогими тканями красного, сизого, светло-зеленого, бледно-голубого и малинового цветов. Шубы — ее гордость!

Все это — нашитое, собранное, с любовью и вниманием сохраненное, должно было стать в свое время подспорьем сыновей. Но, увы, жизнь распорядилась иначе.

Старший сын, рузский князь Иван Борисович (князь умер сравнительно молодым человеком в 1504 году), не только не пополнил свою казну, но и сохранить нажитое родителями не смог. В удел ему достались рузские и ржевские земли, которые природными богатствами не изобиловали. Доходы князя оказались невелики, а парадную внешность своего туалета поддерживать надо — не срамить же княжеское достоинство скудостью одежды. Приходилось залезать в долги, выкарабкаться из которых ему так и не удалось.

У разных лиц купил князь в долг, так и не отданный до смерти и перешедший в посмертное обязательство, опашень из голубой объяри и опашень из серой венецианской камки, горлатную шубу, малиновую епанчу, кусок сукна и два куска камки. Шубы Иван Борисович завещал монастырям «на помин души»: соболью шубу из зеленого бархата отписал Троице-Сергиевскому монастырю, другую соболью из лазуревой камки передал в Кирилло-Белозерский монастырь. Мартемьянов монастырь получал бархатный кожух на соболях, вышитый золотом и серебром. Два кожуха из камки отдал в Пафнутьев и в Колязин монастыри.

«В долгах как в шелках» ходил и другой сын Ульяны Михайловны — волоцкий князь Федор Борисович. Его духовная грамота, составленная в 1505 году, как бы подвела печальный итог состоянию княжеского имущества: в закладах потерялись золотые и серебряные предметы домашнего обихода, княжеские одежды — два опашня, охабень, ордынский колпак и восемь шуб. Шубы, русские и татарские, подбитые дорогими мехами, пестрели яркими цветами атласа и бархата. Одну — из малинового бархата с золотом на соболях и другую — татарскую на соболях, крытую черным бархатом, расшитым серебром, пришлось князю заложить за шестьдесят рублей.

Так и остался он должен шесть рублей Возмицкому архимандриту за бархатную шубу на белке, и восемь рублей в Левкеев монастырь за соболью шубу «червчатого» венецианского атласа. Не получилось у князя и помодничать, и состояние приумножить…

Тон на дорогие одежды знати задавали великие князья, они являлись и законодателями и верными поклонниками моды. Послы иноземных держав привозили ко двору самые лучшие образцы дорогих тканей и украшения к ним, не отказывались князья и от не менее дорогих подарков своих подданных. В конце 1476 года пировал великий князь Иван III (1440–1505) в Великом Новгороде. Пиры устраивались в домах знатных новгородцев — архиепископа Феофила, князя Василия Шуйского, посадника Казимера и у многих других, да причем иногда не по одному, а по два, а то и три раза за приезд. И каждый «радушный» хозяин скрепя сердцем преподносил великому князю не только золото, золотую и серебряную столовую утварь, птиц ловчих да украшения, но большое количество мехов и материй — фландрских сукон и камок.

Глава 2

Лапы, яхонты и жемчужные пуговицы

Любовь к украшениям из золота и серебра, а то и вовсе простеньким, медным, сохранилась, невзирая ни на какие напасти, обрушившиеся на Русь, будь то монгольское нашествие или усобицы русских князей. Многие из украшений разворовали, иные, зарытые в землю своими владельцами, схороненные от врагов, пролежали там до наших дней, так и не порадовав больше хозяев, — они не вернулись из плена или погибли. Города разрушили, мастерские сожгли, мастеров увели в Монголию.

Очень сильно пострадало от нашествия ювелирное дело. Многие технические приемы забылись, они возродились лишь спустя двести — триста лет. Утерянной оказалась техника перегородчатой эмали, в XIII–XIV веках на Руси появились отдельные украшения лиможской эмали, но они являлись лишь ее неумелым подражанием. Только к концу XIV века наладилось изготовление эмалей в Москве, но по грубости техники и примитивности рисунка эти выемчатые эмали не шли ни в какое сравнение с изящным живописным стилем эмалей XI–XII веков.

Исчезли и яркие стеклянные браслеты; техника скани, зернь и чернение тоже оказались забытыми на несколько столетий, и только в деревенском ювелирном деле не было такого резкого перелома. Деревенские мастера не обладали столь сложными навыками в работе с металлами, нежели их городские собратья по ремеслу, те же типы вещей, что бытовали здесь до монгольского нашествия, изготовлялись и после него, видоизменяясь по запросам моды. Продолжали делать семилопастные височные кольца, пластинчатые браслеты и многое другое.

Проследить за изменениями в моде как в одежде, так и в украшениях не просто из-за недостатка исторических материалов, но бесспорно то, что ювелирные мастера нового поколения, как и их предшественники, принесли немало радости