в Крым московского посла боярина Семена Борисовича, великий князь наказывал: «Никак не забудь сказать от меня Хозе-Асану, что если будут у него лалы, яхонты дорогие и жемчуг добрый, то чтоб непременно приехал ко мне сам и привез их с собой».

А еще московский государь получал разнообразные дары в виде посольских подношений и поминков — подарков от своих подданных. Пополнялась княжеская казна и военными трофеями. По рассказу литовских летописей, Иван III после покорения Новгорода вывез оттуда триста возов «перелъ, злата и сребра и камений многоценных».

Небогатые удельные князья не могли соперничать с великокняжескими сокровищницами, но то немногое, что имели, сосчитывали до камушка и бусинки. Наша героиня Ульяна Михайловна Холмская с особой тщательностью описала в своем завещании все украшения. Она припомнила и то, что ушло из домашних сундуков да ларей в качестве приданого дочери Анны, которая вышла замуж за князя Петра Дмитриевича Хохолкова-Ростовского, упомянула и золотую цепь, и золотой пояс, и два золотых перстня с яхонтами.

Не забыла Ульяна Михайловна и о тех камнях да бусинках, что когда-то срезались или вынимались из ее же украшений для создания новых.

Как-то шили парадный колпак сыну ее Ивану Борисовичу, вероятно, сама Ульяна Михайловна выступала в роли модельера, а может быть, кто-то из домашних. Колпак надлежало украсить драгоценными камнями, коих под рукой не оказалось. То ли случай не подвернулся купить, то ли просто денег не было, хозяйка велела разорить собственные серьги с яхонтами и лалами, которые и украсили сыновний колпак.

А эти самые серьги без камней княгиня завещала своей будущей снохе. Но и колпак сына держала в поле своего зрения, жемчуг и камни с него завещала внучке Авдотье как «ожерельной жемчюг».

Сломала она и другие серьги, камни с них — яхонты и лалы — стали пуговицами ожерелья любимого сына Ивана. А то, что осталось от серег, завещала другой своей снохе, жене старшего сына Федора Борисовича.

Правда, сокровищница княгини не особенно оскудела, Ульяна Михайловна имела возможность любоваться своими золотыми обручами, и серьгами золотыми с яхонтами и лалами, и ожерельями, и монистами, и перстнями. Саженное жемчужное ожерелье вызывало восхищение не у одной завистницы. Его украшали четыре жемчужные пуговицы, пятнадцать позолоченных матовых пуговиц с небольшими жемчугами, четыре пуговичные жемчуга и три тысячи сто девяносто зерен жемчуга!

К старшему сыну ее Ивану Борисовичу перешли по наследству пояса, три обруча, мониста, один напалок и шесть перстней: два с перелефтью (разновидность халцедона), один — с чевцом и один — с яхонтом. Правда, как уже рассказывалось выше, князь большую часть вещей отдал в заклад, а потому не избежали этой участи и ювелирные изделия.

Князь умер молодым, так и не женившись, и эти сережки, что жене предназначались, и камни для них, он завещал своей племяннице.

Истории многих знатных фамилий знали финансовые взлеты и падения. Родительские состояния распродавались, пропадали в закладах, а порой возвращались к внукам и правнукам. До наших дней сохранилось не так много документов, позволяющих подробно рассказывать о том, как часто менялись владельцы тех или иных драгоценностей, часто ли их переделывали и о каких редкостях мечтали наши щеголи и модницы.

Глава 3

Несколько слов о косметике и парфюмерии

Наша фантазия и познания об одеждах и украшениях поможет нарисовать облик модного, щеголеватого человека того времени, нужно только соединить в единое сведения о цвете и рисунке тканей, покрое платья, форме и размерах украшений и т. п. И, уверяю вас, это очень непросто, несмотря на то, что исследователями все это подробно описано. Но еще труднее представить лица людей, живших в те далекие времена. Литературные памятники не изобилуют ни иллюстрациями, с точно воспроизведенной внешностью, ни рассказами о модных прическах и косметике — белилах и румянах.

Вот, например, фландрский рыцарь Гйльбер де Ланнуа, посетивший Новгород в 1413 году, обратил внимание лишь на прически местных жителей. Он писал, что «… женщины носят волоса, заплетенные в две косы, висящие сзади на спине, а мужчины — одну косу». В это же время в Пскове, по его словам, мужчины носили длинные волосы, распущенные по плечам, «… а женщины имели диадему на макушке, как у святых», имеется в виду девичий венок с зубцами.

Косметика то ли его не интересовала, то ли женщины ее не использовали, а может быть, использовали так, как и у него на родине, что, разумеется, не привлекло его внимания.

Не интересовала его и мода на бритье бород. Наши летописцы и художники миниатюристы отмечали, что мужчины отращивали бороды к тридцати годам. Князь Дмитрий Донской (1350–1389), черноволосый и светлоглазый, не носил бороды до двадцати девяти лет. Василий I, его сын, не отращивал ее до тридцати двух лет.

Конечно, в каждом правиле есть исключения, и князь волынский Владимир Васильевич (ум. в 1289), красивый, высокий, светловолосый и кудрявый, бороду свою брил, хотя тридцатилетний рубеж переступил. Составитель Ипатьевской летописи довольно подробно описывает его внешность: «Возрастом бе высок, плечима велик, лицем красен, волосы имея желты, кудрявы, бороду стригый…»

Немного свидетельств и о косметике того времени. Известно только, что женщины пользовались белилами и румянами, однако почти ничего не известно о том, насколько броско и ярко красились. Упоминал в XV веке о красящихся модницах (конечно, хитрых и коварных) составитель «Пчелы»: «Виденье женское — стрела есть. Беги повести (разговоров) женьских, яко хощеши целомудр быти, не дажь дерзновение тем зрети на тя. Преже (одни) глаголят тихо и очи долу имуть. Вторые — красятся паче меры и являются светли видом, и бровь взводят, и обращают (на себя) ся (свои) очи. И сим пленяюще тя в погыбель!»

Любопытно замечание «красятся паче меры», невольно напрашивается вывод о том, что были и такие, которые красились в разумных пределах, и не вызывали неодобрения. И хотя такое предположение вполне логично, оно, к сожалению, бездоказательно.

Назидательные поучения «Пчелы» не очень-то воспринимались, да и что говорить о них, если при дворе московского князя этот обычай был широко распространен. Белила и румяна в то время употреблялись большей частью импортные, их везли из Европы и восточных стран. В августе 1498 года хан крымской орды Менгли-Гирей обратился с просьбой к великому князю Ивану Васильевичу, чтобы тот заплатил его человеку за «румяничной краски» (то есть за румяна). В качестве подарков с шелковыми тканями и пряностями привозили румяна из Персии.

Еще меньше известно о благовониях и ароматных водах. Но то, что с ними были знакомы, подтверждается интересом к пряностям,