Шрифт:
Интервал:
Закладка:
- А ты знаешь, Зина, у нас сегодня не обычная вечеринка. Мы, комсомольцы, решили бороться с гитлеровцами. Всеми силами будем помогать нашей Красной Армии. Тебя Фруза тоже решила пригласить в наши ряды... Ты как... готова? Не трусишь?
- Ой, да я со всей радостью!
- Собираемся мы под видом вечеринки... Понимаешь? Подпольную группу создаем, тебя тоже сегодня будут принимать, если ты согласна.
- Конечно согласна. Вот только приняли бы.
- Раз мы с Володькой поручились за тебя, конечно, примут, - счел нужным подчеркнуть свой и Володин авторитет Илья.
В Ушалах, у крыльца небольшой избы с вырезанным из дерева голубем над мезонином, их встретил светловолосый голубоглазый парень в коротком ватнике с распахнутым воротом, в коричневой цигейковой шапке. Он расчищал от снега дорожку.
- Брат Фрузы, Колька, - представил его Илья.
Вглядевшись в лица подошедших, парень первым поздоровался.
- Много снега в этом году... - заметил Илья, остановившись.
- Да, зима снежная, - отозвался парень, продолжая работать, и показал рукой на крыльцо: - Проходите.
Зина догадалась, что это пароль.
Со скрытым волнением вслед за Ильей Зина вошла в горницу, оклеенную полосатыми обоями. На окнах белеют занавески с кружевной вязью. Вдоль стен расставлены скамейки, посредине - стол, покрытый серой льняной скатертью, на котором уже стоит закуска, тарелки, чашки. Подвешенная к брусу потолка над столом десятилинейная керосиновая лампа под жестяным абажуром неярко освещает избу.
Зина с Ильей пришли одними из первых. Но вскоре стали подходить ребята и девушки, рассаживались молча. Собралось уже человек двенадцать, а хозяйка дома отсутствовала. Кто-то, примостившись у порога, крутил самокрутку. У окна настраивал старенький отцовский баян Федя Слышенков.
Наконец в избе шумно, с громкими возгласами, появилась в расстегнутой шубейке Фруза и с ней... такая же румяная от мороза Нина Азолина. Зина от удивления широко распахнула глаза: Фруза и Нинка явились не одни - привели с собой двух парней с белыми повязками на рукаве.
"Полицаи!" - обмерла Зина.
Мысль о предательстве ошеломила ее. Она вопросительно взглянула на Илью. Но тот, как-то криво улыбнувшись, молчал. Зина беспокойно заерзала. Если бы можно было незаметно скрыться, она тотчас бы ушла. Судя по всему, и Илья не меньше удивлен, выходит, и он обманут. Что же будет дальше?..
- Усаживайтесь сюда, ближе к столу, - даже не успев раздеться, радушно приглашает своих спутников Фруза.
Брат Фрузы, Николай, тоже засуетился возле полицаев, налил тому и другому по стакану самогонки.
С приходом Фрузы вечеринка разгорелась. Играл баян, пели, танцевали. Особенно усердно Нинка. Ее наперебой приглашали Володя, Евгений, молодой полицай... А красивая хозяйка дома в пунцовой блузке, с брошью на груди, в черной юбке, ясноглазая, белозубая, с приятным певучим говором, оживленно угощала полицаев, подливая в стаканы хмельное.
Зина не спускала глаз с Фрузы и с полицаев, которые, развеселившись, чувствовали себя за столом хозяевами.
- Вижу, у вас собираются как по мирному времени... - поощрительно отозвался один из них, смуглолицый длинноволосый парень. И, выпив снова, довольно крякнул и обтер губы рукавом.
- Значит, одобряете? - игриво наклонилась к нему Фруза, одновременно бросив выразительный взгляд на кого-то из своих ребят.
- Одобряем. Собирайтесь почаще, - откликнулся другой полицай с бледным, одутловатым лицом.
- Может, еще выпьете? - потчевал полицаев брат Фрузы. - Вы ведь теперь у нас начальство...
- И большое... - самодовольно заметил полицай и взял было в руки налитый ему стакан.
Но смуглолицый остановил его:
- Хватит... Мы же... государственные люди. Пить нам больше не положено. - И, поднявшись, вдруг гаркнул: - Хайль Гитлер!
Полицаи, пошатываясь, сопровождаемые Фрузой в ее братом Николаем, наконец ушли. Танцы в избе сразу прекратились.
Но вернувшаяся в избу Фруза кивнула головой баянисту:
- Играй. - А сама подошла к Зине: - Зайдем ко мне. Поговорим...
Зина покорно последовала за ней в небольшую горенку.
- Я слышала, ты ленинградка. Кто у тебя там? - спросила Фруза, усаживая Зину за небольшой столик.
- Отец и мать.
- Отец работает?
- Да... и мама. На Кировском заводе. А теперь по знаю, живы ли. - Зина тяжело вздохнула.
- Унывать не нужно... Может быть, все обойдется благополучно. В комсомол тебя приняли?
- Нет еще... Я пионерка. У нас в Ленинграде только в восьмом классе принимают.
- Ты знаешь, для чего мы собрались? С тобой разговаривал Илья?
- Да-а, он сказал мне... - прошептала Зина.
- Ну ты как, решилась?
Зина вместо ответа порывисто схватила за руку Фрузу, по-детски прижалась к ней:
- Примите меня. Буду до самой победы с вами.
- Теперь догадалась, на какую я тебя вечеринку приглашала?
- Конечно... Да и Илюша мне все объяснил.
- Значит, решено твердо?
- Да.
- Тогда сегодня будем рассматривать вопрос о твоем приеме. Кратко расскажешь о себе. За тебя поручились Илья и Володя. Пошли к ребятам.
Они вернулись в большую половину избы.
- Теперь можно начинать, - сказала Фруза, окинув глазами собравшихся.
Замолк баян. Ребята перестали петь, ближе подсели к столу. Нина Азолина сидела на прежнем месте одна. Зина заметила, что никто не подсел к ней и что ребята как-то искоса поглядывают на нее. Фруза, казалось, не обращала никакого внимания на эти косые взгляды.
Зина снова насторожилась. "Почему Нинка не ушла с полицейскими? Разве ей место здесь?" - обескураженно думала она.
- Проводил? - спросила Фруза, когда брат вернулся в избу.
Николай, нахмурив свои белесые брови, только махнул рукой и заглянул на кухню. Сразу же оделся и вышел из избы отец Фрузы, грузноватый и широкоплечий, лет пятидесяти, с небольшой окладистой бородой.
"Пошел дежурить к крыльцу", - догадалась Зина.
- Давайте теперь о деле поговорим... - предложила Фруза.
К удивлению Зины, Фруза вынула из кармана зеленую листовку, ту самую, что накануне утром она передала ей.
- К нам обращаются люди с Большой земли...
Читала Фруза медленно, внятно. Зина, искоса наблюдая за ребятами, видела: Нина Азолина вся обратилась в слух. Валя Шашкова напряженно склонила гладко зачесанную голову над столом. Полузакрыв глаза, внимательно слушал Володя... Пока Фруза читала, никто не проронил ни слова.