«Я никогда не встречала никого, кто, будучи совершенно расслабленным, производил такое сильное впечатление», – писала Зонтаг. В присутствии двух ерзающих от волнения подростков светило обсуждал сложные вопросы: «судьбу Германии», «демоническое», «бездну» и «соглашение Фауста с дьяволом». Сьюзен изо всех сил старалась не сморозить какую-нибудь глупость: «У меня было впечатление (и именно это воспоминание мне кажется наиболее трогательным), что Томаса Манна может задеть глупость, которую кто-нибудь из нас мог бы сказать… глупость всегда ранит, и так как я боготворила Манна, то должна была уберечь его от этого». Аудиенция закончилась без каких-либо серьезных ляпов со стороны школьников. «Мне кажется, что мы с ним больше никогда не обсуждали эту встречу».

Это очень символичная история, наполненная массой контрастов: между Америкой и Европой, молодостью и старостью, прошлым и будущим, строгой мужественностью и бурлящей женственностью. Мы знакомимся с «сестрами-карликами Эллой и Неллой, возглавившими клуб Библейского бойкота, действия которого привели к тому, что из нашей программы изъяли учебник по биологии». Томас Манн воплощает одну из ее любимых тем: разницу между теневым миром изображений и суровыми реальностями жизни. «Я научилась быть более толерантной в вопросе разделения человека и его работы, – писала она. – И это был первый случай в моей жизни, когда я встретила человека, о котором, по его фотографиям, у меня уже сложилось определенное и твердое мнение».

Однако если мы сравним содержание «Паломничества» с другими сведениями об этой встрече, то увидим серьезные разночтения. Действительно, Сьюзен и Меррилл встречались с Томасом Манном в его доме в Пасифик-Палисайдсе, но факты в эссе были «отретушированы» в гораздо большей степени, чем упущения в виде многоточий, которые часто встречаются в настоящих мемуарах. Эссе Зонтаг можно назвать мемуарами с очень большой натяжкой. Занятно, что при этом она вкладывает огромное количество сил в изложение подробностей, которые должны убедить читателя в правдивости этой истории:

«Да, это был голос другой женщины, у них обеих был акцент: «Это мисс Манн. Что вы хотите?»

– Она именно так и сказала? Она, видимо, разозлилась.

– Нет, нет, по голосу этого не чувствовалось. Может, она ответила так: «Мисс Манн слушает». Точно не помню, но, честное слово, тон у нее совершенно точно не был раздраженным. И потом она сказала: «Что вы хотите?» Нет, подожди, она сказала: «И что вы хотите?»

– А потом что?

– Потом я сказал… ну, ты сама знаешь, мы два ученика…»

Однако согласно записям в дневниках Манна и самой Зонтаг учеников было не двое, а трое. И были они не учениками старших классов, а студентами колледжей. Зонтаг в начале истории пишет, что события произошли в декабре 47-го, но это тоже не соответствует истине. Встреча с Манном произошла в декабре 1949-го, в другой период ее жизни. К этому моменту она избавилась от «бессмыслицы» долины и жила в совершенно другой среде; будучи студентом Чикагского университета, Сьюзен была настолько утонченной и изысканной дамой, насколько сама этого хотела. Возможно, она считала, что если датирует встречу правильно, то это не лучшим образом скажется на изображении контраста между ее скучной жизнью в пригородах и «миром, в котором она стремилась жить, хотя бы как самый скромный гражданин».

В Лос-Анджелесе высокая немецкая культура оказалась гораздо ближе, чем она описывала. Как уже упоминалось, на встрече присутствовал третий человек – Джин Марум, лучший друг Меррилла. Джин родился в богатой семье в Германии и не был евреем. Семья переехала в Калифорнию, когда он был еще ребенком, и родители поддерживали тесный контакт с другими представителями немецкой диаспоры. Джин ухаживал за дочерью композитора Шёнберга Нурией. По воле случая его тетя Ольга, будучи студенткой, жила в Мюнхене вместе с девушкой Катей Прингсхайм, которая позднее стала женой Томаса Манна. Это Катя ответила на телефонный звонок. И звонил ей не Меррилл, а Джин. И договорились они о встрече с Манном, естественно, по-немецки («у них обоих был акцент»).

С художественной точки зрения можно понять, почему Сьюзен изменила в эссе время встречи «с Богом в ссылке». Гораздо эффектнее выглядит фамилия Томаса Манна в телефонном справочнике между «Роуз Манн, Оушен-Парк и Вилбор Манном из Северного Голливуда»[205], это подчеркивает различие между обыденностью ее положения и высоким статусом нобелевского лауреата. Знала ли Зонтаг человека, который был знаком с Катей Манн, было ли ей 14 (как в истории) или 16 лет (как в реальности), вне всякого сомнения, это различие существовало.

В истории есть и другие искажения, которые не привносят никакого драматизма и, как может показаться, играют незначительную роль, однако указывают на то, что автор, возможно, что-то скрывает. Об этом свидетельствуют лаконичные записи в дневнике Зонтаг. В эссе отмечено, что встреча состоялась в четыре часа, а из дневников следует, что мы «допрашивали Бога весь вечер с шести». В дневнике Манн сидит на диване, в истории – в кресле. По записям из дневника, они общались в гостиной, в истории – в «кабинете Томаса Манна».

В истории они обсуждают роман «Доктор Фаустус», который вскоре после этого должен был выйти. Манн объяснял, что в тексте романа есть много фраз на старонемецком диалекте XVI века, и выражал опасения, что широкая читательская аудитория в США его не поймет. В реальности они действительно обсуждали эту книгу, но не так. Книга вышла на английском в 1948 году. В эссе действие происходит в 47-м, поэтому Сьюзен могла услышать только мнение автора, не читая книгу. «Через 10 месяцев, буквально через несколько дней после выхода книги», они с Мерриллом заехали в Pickwick Bookstore: «Я купила для себя один экземпляр, а Меррилл для себя».

А в дневнике среди длинного списка воспоминаний мы читаем: «Меня поймали в Pickwick Bookstore за то, что я украла экземпляр «Доктора Фаустуса»[206].

В дневниках лос-анджелесского периода мы часто сталкиваемся со страхом Сьюзен, что она лгунья, фейк и обман. В июне 48-го она нарисовала в школьной тетради могильный камень, на котором было написано:

«Одноклассники говорили безмерные глупости и опирались на расовые предрассудки. Когда я сказала на сленге «будем-друзьями-я-вполне-нормальная-деваха», то тут же, расстроенная, села на место, мечтая послать их ко всем чертям».