Она упрекала себя за то, что, стремясь получить подтверждение своей популярности, недостаточно боролась за свои убеждения, баллотируясь на выборах в студенческий совет. «Если бы я могла честно сказать, что мне не хотелось победить на выборах! – писала она. – Потом ко мне подошла девочка и сказала, что очень рада тому, что я победила, потому что ей не хотелось, чтобы в студенческом совете были евреи, которых она так ненавидит. Что-то ест меня изнутри. Как мне хочется быть красивой, целомудренной, чистой и до конца искренней с собой и со всем миром!»[208]

Эта дилемма проявилась и в конце ее жизни во время выступления перед выпускниками Вассер-колледжа: «Не позволяйте использовать себя и вешать себе лапшу на уши. Посылайте козлов куда подальше»[209]. Зонтаг, как и всем остальным, проще дать такой совет, чем следовать ему. Кроме желания поставить на место расистов, в дневниках мы чувствуем, что в те годы ее преследует ощущение собственной неискренности и несостоятельности. Она пишет, что ощущает «сводящее с ума неудовлетворенное желание быть совершенно честной»[210], и, перечитав более ранние записи в дневнике за 47-й, задается вопросом о том, «говорит ли вообще человек правду, и когда именно это происходит».

«Пока я писала только то, что соответствует идеалу, к которому стремлюсь – стараюсь быть спокойной, терпеливой, понимающей, – стоиком (я всегда должна страдать!!!), ну, и, наконец, что немаловажно – гением. Тот человек, который следил за мной все время, пока я себя помню, продолжает смотреть на меня и сейчас. Было бы здорово, чтобы это останавливало меня от совершения плохих поступков, но вместо этого я просто не совершаю хороших поступков»[211].

В ее дневниках чувствуется позерство, стремление показаться не тем, кем она является. Ощущается разрыв не только между тем, кто она есть, и тем, кем кажется окружающим, но также (даже еще в большей степени) Сьюзен и какой-то высшей силой, наблюдающей за ней. Она все время принимает красивые позы. Не случайно Зонтаг была одной из наиболее фотогеничных известных личностей своего поколения, а также и то, что героиней ее романа «Любовница вулкана» является специалист по «отношениям». Леди Гамильтон обладает талантом подражания – при помощи тона или жеста она умеет изобразить целый ряд мифологических или реально существовавших исторических персонажей.

Зонтаг часто говорила о своем умении восхищаться, что является одной из ее наиболее привлекательных характеристик. Ее восхищение такими людьми, как Томас Манн, является попыткой стать лучше и придерживаться стандартов, которые она часто не выдерживала. Манн был «Богом» в том смысле, что он был великим и достойным уважения человеком. Он был Богом еще и в смысле имеющего право судить отца, который если бы смог разглядеть ее подноготную, то обязательно бы ее наказал. «У меня есть чувство, что все, что бы я ни говорила, записывается, – писала она в 1948-м. – И за всем, что я делаю, наблюдают»[212].

Милдред Зонтаг требовала, чтобы ее отгородили от реальности, и более того, привлекала к этому маленькую Сью. Сьюзен унаследовала от матери не только представление о том, что честность равнозначна жестокости, но и умение вести себя на публике совершенно не так, как дома. Последний навык Милдред довела до совершенства, и только самые близкие ей люди знали, как у нее обстоят дела. «Все были очарованы матерью, – говорила Джуди. – Я не знаю, как ей это удавалось, потому что своих дочерей она совершенно точно не очаровывала»[213].

Второй брак Милдред, то, что она призывала людей говорить неправду, в том числе и в вопросах, связанных с их сексуальностью, свидетельствует о том, что смерть матери оставила у Милдред странные ассоциации. Однажды, когда Сьюзен было 14 лет, к ней на улице пристал пьяный. Узнав об этом, шокированная Милдред объявила, что чувствует себя «абсолютно нечистой». Сьюзен так ответила матери в записи в своем дневнике: «Нечистым и омерзительным является твой ужас – Ты и память о лежащей на столе пачке контрацептивов твоей матери – твоя мать умирала на чистой кровати в больнице – умирала, по твоему мнению, от Секса».

Вот такой багаж ментального наследства достался Сьюзен. «Все, что напоминает ей о сексе, является нечистым – и я заражена этим заболеванием»[214].

Врать, в особенности по поводу секса, Сьюзен научила мать. И уже в детстве Сьюзен поняла, что у нее есть склонности, о которых не стоит широко распространяться. «Если раньше я была ужасно, невротически религиозной и думала, что стану католичкой, – писала она в дневнике практически день в день за год до встречи с Манном, – то сейчас чувствую в себе лесбийские наклонности (как же мне не хочется писать эти слова)»[215]. Через несколько месяцев она упоминала о «появляющемся чувстве вины, которое я всегда испытывала по поводу моих лесбийских наклонностей, от которых я сама себе казалась мерзкой»[216].

Но даже без того, что говорила ей мать, Сьюзен пришлось бы врать, потому что в те времена гомосексуалистов считали извращенцами и преступниками. Дискриминирующие гомосексуалистов законы отменили на всей территории США лишь в 2003 году. Несмотря на то что Зонтаг всю жизнь не афишировала свои «лесбийские наклонности», ее сексуальность во многом определяла целеустремленность, с которой она относилась к своему творчеству. «Мое желание писать связано с моей гомосексуальностью, – писала она. – Моя самоидентификация нужна мне в качестве оружия для того, чтобы бороться против нападок со стороны общества. Конечно, это не является оправданием моей гомосексуальности. Но, насколько я чувствую, это дает мне право… Я чувствую себя геем и поэтому являюсь более ранимой. Из-за этого мне еще больше хочется спрятаться, быть невидимой, и именно так я в любом случае себя и чувствовала»[217].

Спустя десять лет, в 1959 году, Сьюзен писала, что может «быть только тем писателем, который себя обнажает и выставляет напоказ»[218]. В этом предложении выделяется выражение «обнажает и выставляет напоказ», которое звучит очень по-мужски. Многие критиковали Зонтаг за то, что она ставит интеллектуальное выше физического или эмоционального, что, в свою очередь, создает дополнительную дистанцию между автором и описываемым им героями. Именно это и произошло в «Паломничестве», в котором целый ряд странных правок снижает градус исторической достоверности, необходимый в любых мемуарах.