Ей было всего пятнадцать, и весь предшествующий колледжу год она сомневалась и колебалась. Принять решение об обучении в колледже в другом городе молодому человеку не так-то просто, кроме того, Сьюзен было сложно выйти из привычной ситуации статус-кво. «Как мне хочется сдаться! Как легко было бы убедить себя в правильности жизни родителей! Сдалась бы я и оставила свои планы, если бы в течение года виделась только с ними и с их друзьями?…Я колеблюсь и сомневаюсь, иногда мне даже кажется, что надо остаться и учиться здесь».

Сомнения Сьюзен объясняются тесной и страстной связью, сложившейся у нее с матерью. Милдред говорила, что только Сьюзен, и совсем не Нат, в состоянии ей помочь. Только Сьюзен может помочь своей матери. И дочь всегда ей верила.

«Я в состоянии думать только о матери, о том, какая она красивая, какая гладкая у нее кожа и как она меня любит. Как она тряслась, когда плакала недавно ночью. Она не хотела, чтобы папа, спавший в соседней комнате, ее услышал, поэтому каждый новый приступ подавленных рыданий звучал, как громкая икота»[230].

В конце 1948 года Сьюзен окончила школу в Северном Голливуде. К тому времени она отказалась от планов обучения в Чикаго и решила поступать в Калифорнийский университет в Лос-Анджелесе, расположенный на противоположной стороне холмов от Шерман-Оукс. Но потом появилась мысль о том, что можно учиться в Беркли, крупнейшем вузе Калифорнии. Он располагался не так уж и далеко, но и не слишком близко от дома. «Калифорнийский университет в Лос-Анджелесе против Калифорнийского университета, – писала она спустя несколько месяцев. – Калифорнийский университет означает, что я должна сняться с места, переехать в новый город, жить в новой среде, видеть новых людей. И это возможность уехать из дома. С точки зрения эмоций я хотела бы остаться. Ум подсказывал, что мне лучше уехать. Мне, как всегда, нравилось доводить себя до исступления»[231].

В дальнейшем в наиболее значимых сексуальных связях Сьюзен большое значение будет иметь мазохизм. Впервые эта тенденция проявилась в ее отношениях с матерью. В слегка приукрашенных мемуарах Зонтаг вспоминает о том, как «отчаянно хотела вырасти» и мечтала «о большей любви своей молчаливой, темнокожей и красивой матери». Материнская любовь проявлялась только тогда, когда Милдред вскоре должна была потерять дочь, чувствовалось это «в неожиданно проснувшемся потоке материнской любви и зависимости». Именно это и подтолкнуло Зонтаг к отъезду[232].

Она уезжала в другой город не без чувства вины, включая вину перед сестрой, которую предложила матери в качестве компенсации за свое отсутствие. Спустя более 10 лет после этого она извинилась. «Ты знаешь, что я постоянно ощущала свою вину за то, что уехала из дома, – писала она сестре. – В моем-то возрасте! И после стольких лет! Но я главным образом подсознательно рассуждала так – Джуди остается, Джуди будет держать оборону. Поэтому я отдала тебя в жертву – не думала о том, что могло бы быть хорошо для тебя – своему чувству вины перед ней… У тебя есть все основания, чтобы мне совсем не верить или меня недолюбливать»[233].

Спустя 37 лет после того, как Сьюзен уехала из дома, незадолго до смерти Милдред она все еще винила себя за то, что не смогла наладить отношений с матерью. «Я всегда ощущала вину за то, что уехала из дома от М. Поэтому у нее было полное право относиться ко мне холодно и не щедро»[234].

Чувство вины буквально тучей нависало над ней в первые несколько недель в Беркли. «Ну, вот я и здесь, – вздыхала Сьюзен в своем дневнике. – Здесь все так же, как дома. Мне кажется, что суть вопроса была не в том, чтобы найти более благоприятную окружающую среду, а в том, чтобы найти себя – обрести самоуважение и целостность. Я не чувствую себя счастливей, чем дома»[235]. Цель – «обрести самоуважение и целостность» – никогда не менялась. В университете те же дисциплины, что и в школе, а именно литература и музыка. Однако в Беркли ее ждали совершенно другие развлечения, и вскоре учеба отошла на второй план.

В первые месяцы она читала так же много, как и раньше. Она писала о том, что ее разочаровал роман Томаса Манна «Доктор Фаустус», укоряла себя за то, что слишком по-снобски относится к творчеству Роберта Браунинга, цитировала отрывки стихов Кристофера Марло, была недовольна «детской наивностью замысла» Германа Гессе, а также планировала летом «засесть за Аристотеля, Йейтса, Харди и Генри Джеймса»[236]. Она также грустила по поводу того, что некая Ирэн Лионс не отвечала взаимностью на ее чувства и вступала в половые связи с мужчинами, чтобы «по крайней мере, доказать, что я бисексуал», правда, признавалась, что чувствовала «лишь унижение и деградацию при одной мысли о физической связи с мужчиной»[237].

В апреле она прочитала роман Джуны Барнс «Ночной лес». Это произведение вышло в 1936 году и являлось одним из немногих достойных внимания литературных произведений той эпохи, в котором писали о жизни гомосексуалистов. (Для мужчин существовали дневники Андре Жида, которые Сьюзен и Меррилл уже читали, а также новелла «Смерть в Венеции», которой можно в некоторой степени объяснить теплые чувства Зонтаг к ее автору Томасу Манну.) Предисловие к роману Барнс написал Элиот, высоко оценивший «блестящие юмор и характеры персонажей, а также качество ужаса и обреченности, напоминающие елизаветинскую трагедию». Многие читатели восприняли эту книгу как стимулирующую в художественном и сексуальном смысле – «не просто хорошее чтиво, а настоящее очарование»[238].

В этом романе есть фальшивые бароны, люди с именами, наподобие фрау Манн и герцогини Бродбэк, непревзойденные предложения в стиле рококо: «Как картина таможенника Руссо, она, казалось, была, как джунгли, пойманные в ловушку гостиной»[239]. Если издания Partisan Review показали Сьюзен пример интеллектуального стиля, то «Ночной лес» дал ей язык эротических устремлений. Иногда предложения настолько витиеваты, что их смысл с трудом угадывается. «Ночная ведьма-потаскушка, плачущая на шипе, гниль на корню, плесень на зерне»[240] – просто шедевр тайнописи. В основе этой книги лежит представление Уайльда, Гюисманса и декадентов XIX века о том, что гомосексуалисты являются аристократией общества. Действие романа Барнс проходит на Левом берегу (в весьма традиционном для такого мира месте), а повествование характеризуется эмоциональными и сексуальными откровениями («в старые добрые времена я, возможно, была бы девушкой из Марселя, трахающей док вместе с матросом») и протестует против чувств буржуазной пристойности. Основной идеей романа является мысль о том, что гомосексуалисты не способны, да и не хотят жить как обычные люди. «Когда ты сам изобрел свою жизнь, то она становится твоей и только твоей»[241], – писала Барнс. Вполне возможно, что эта мысль понравилась Сьюзен.