Раздался короткий механический звук. Стрелки перевелись. Поезд, который был направлен – натравлен – на Марину, грохотал перед её лицом. Он свернул на соседний путь, как бык, в последний момент промахнувшийся мимо тореадора. От него несло жаром, палёной вонью и тёмной волей твари – поезд всё ещё был искажён. Но он был рождён подсознанием Марины, принадлежал её сну – а значит, был в её власти.

Преграду можно превратить в трамплин. Поезд отрезал Марину от твари и её жертвы, однако он же был способен всё исправить. Марина чувствовала это. Решение было перед ней – надо было лишь не упустить его.

Она оттолкнулась от земли и взлетела над поездом. По ушам ударил адский скрежет: поезд был пойман. Он не мог больше мчаться вперёд, вагоны врезались друг в друга, колёса высекали искры из рельс и отрывались от земли. Состав превратился в искорёженный зигзаг. Марина забрала его мощь, его скорость. Плавно опустившись между проводов на крышу вагона, она выпила из него последние капли двух сил – своего подсознания, породившего поезд, и твари, исказившей его.

Эти силы распирали, разрывали её изнутри. Им нужен был выход. Сейчас же. Некогда было рассчитывать траекторию, некогда было сомневаться – Марина выстрелила собой в убегавшую тварь. Вся обратилась в направленный заряд. Сжала большое расстояние в один молниеносный миг. Её ноги, казалось, ещё стояли на вагоне – а руки уже настигли тварь и вцепились в её шею.

Она пришла в себя на дне воронки. Руки горели – они до самых плеч были заляпаны чёрной жижей, а скрюченные пальцы ещё сжимали какие-то обломки. Под ней было жёсткое, колючее, холодное. Марина скатилась с твари – с её обезглавленной туши. Панически отыскала взглядом скрученный в кольца хвост – что с подростком, он ещё дышит?

Разгибать хвост было всё равно что разгибать камень. Пальцы соскальзывали, ногти ломались. Тварь не отпускала свою жертву даже после смерти.

Но мёртвый кошмар не остаётся в веках жутким скелетом, как какой-нибудь ископаемый динозавр. Он разрушается. Вот и блестящие чёрные пластины помутнели, покрылись сетью трещин, начали рассыпаться.

Марина поддевала особо крупные куски, отшвыривала их в сторону. Сдирала слой за слоем. И наконец её руки коснулись того, что не было тварью, – плеча подростка.

Огромное жало хвоста всё ещё вонзалось в его спину, наверняка переломав рёбра и разорвав внутренние органы. Чудо, если не задет позвоночник. Вдвойне чудо, если бедняга ещё не умер.

Что-то было не так. Даже на фоне всего творившегося безумия что-то было не так. Марина была слишком занята, чтобы задуматься, но некая неправильность исподтишка царапала её внимание. И только схватившись за жало, колеблясь, вырвать его из раны или, наоборот, оставить в ней, Марина поняла: подросток не истекал кровью. Крови вообще не было видно. Только чёрный песок, которым рассыпалась тварь.

Марина перевернула подростка с живота на бок. Приложила пальцы к его шее, ища пульс.

Подросток распахнул глаза. Они казались чёрными – настолько расширились его зрачки. И настолько мертвенно-бледной была его кожа.

По телу прошла знакомая «голограммная» рябь. Застонав, он согнал рябь, восстановил чёткие контуры своего тела. Но это далось ему дорогой ценой: с лица схлынули последние краски, глаза начали закатываться.

– Эй! Смотри на меня! – голос Марины дрожал от паники. – Помощь скоро придёт, сейчас я позову…

Подросток вздрогнул, замотал головой, нахмурил брови. Его глаза на секунду встретились с её, мазнули взглядом ниже, по прокушенной губе, по шее…

– Помоги мне сама. Это твой сон, – его рука скользнула по её плечу, легла на шею, слабо потянула навстречу.

– Сдохни! – их захлестнуло ненавистью. Чёрной, вязкой, предсмертной. От головы твари мало что осталось, но она оказалась ещё жива, её челюсти клацали и шипели, выплёвывая проклятия. – Вы все сдохнете! Он придёт!..

Шипение превратилось в шелест. Твари больше нечем было говорить. Ветер развеял последние останки.

Марина остолбенела. Как это понимать? Что делать? Её сковал ступор.

Но подросток не хотел – не мог – ждать. Он явно знал, что делать. Притянул её ещё ближе к себе. И Марина поняла, чего он хочет.

Что ж, хотя бы это она могла. И сама наклонилась к нему.

– Что вы наделали?! – длинные пальцы Куратора подрагивали, пока он ощупывал воздух над Мариной, как когда-то над раненым сноходцем.

Куратор весь был непривычно дёрганным. Холёная грациозность уступила место отрывистости. Его глаза лихорадочно блестели, а под ними залегли тени, словно он несколько суток не спал. Что, конечно, было не так, ведь этот разговор (или, скорее, выговор) происходил во сне.

– Я хотела ему помочь. И помогла.

Марина нахмурилась. Она хотела как лучше. А получилось если не «как всегда», то по меньшей мере странно. Что было с подростком дальше, она не знала – помнила только, как от его объятий её затопило холодом, всю, целиком, до кончиков пальцев, а потом она проснулась. Что было с ней, тоже не совсем понимала: после пробуждения сил хватило лишь на то, чтобы предупредить начальство и заказчиков, мол, она внезапно заболела; пара звонков и писем так её вымотали, что она провалилась обратно в сон. В башню. Прямо в руки Куратора. Который теперь обращался с ней как с тяжелобольной.

– Так помогать вы ещё не умеете. Он сам взял ваши силы. А вы ему позволили.

Поправка: не только как с тяжелобольной, но и как с обвиняемой.

– Даже если позволила, что в этом плохого? – вскинулась Марина. – Кошмар тяжело ранил его, он умирал!

– Он и так умирает. Ему лучше было исчезнуть, – впервые Куратор был таким жёстким. Жестоким. – Теперь кошмары могут снова предпринять попытку похитить его. Или он сам примкнёт к ним.

Марина задохнулась от возмущения:

– Он этого не сделает! Он человек, а не кошмар! Он помог мне и тому сноходцу?.. – против её воли последнее восклицание изогнулось в вопрос.

Марина слишком хорошо помнила увиденное. А теперь ещё и осознавала.

Губы Куратора искривила усмешка. Он глядел на Марину с едким весельем и как-то всезнающе. Будто читал её мысли.

– Всё вы понимаете. Только верить не хотите. Хотите узнать всё как есть? Тогда слушайте: ваш знакомец – заблудший. Это значит, что он по тем или иным причинам утратил связь со своим телом, неспособен проснуться, обречён скитаться по миру снов. И уже утрачивает человечность – я чувствовал его отпечатки тогда и сейчас, в нём пробудился голод. Он алчет живительной энергии, которая течёт в телах людей и которая почти иссякла в нём. Он пока не берёт её силой – лишь собирает то, что само идёт в руки. Пока, – повторил Куратор, выделив это слово, камнем обрушив его на Марину.

Её охватил озноб. Не от холода (в башне она сразу согрелась), а от воспоминаний. Она вспоминала долговязую фигурку в нелепой толстовке. Глубокие тёмные глаза. То, как он вечно появлялся откуда ни возьмись, легко раздражался, никогда не улыбался. Как зажимал раны сноходца – и не мог оторваться от пьянящего ощущения горячей крови. Как дважды защитил её, закрыл своим телом – а потом выпил всё её тепло. Уже не мальчик, ещё не мужчина – где-то между, старшеклассник или младшекурсник. Уже не совсем живой, ещё не мёртвый. Ещё не кошмар.