— Ну, ладно. А то я что-то вдруг разнервничалась. Убийство! Такой ужас, — вздыхала, приходя в себя и успокаиваясь, Анна Сергеевна. — Ну а у тебя все в порядке? Как там Настя твоя? — В последнем вопросе слышалось легкое неодобрение.

— У меня все нормально. У Насти тоже, — улыбнулся Кирилл.

Родители, вполне ожидаемо, Настю не одобряли. Мама спала и видела, как он бросает ее ради милой, скромной девушки со степенью магистра, еще лучше — кандидата наук. Ну, или хотя бы просто скромной и милой. Увы, Кирилл был необъяснимо привязан к этой вульгарной особе и категорически не собирался ее бросать.

— Это тестостерон, — философски успокаивал маму отец, — вот перебесится и найдет себе нормальную. В крайнем случае разведется через пару лет. Лишь бы детей не нарожали.

Настя о таком к себе отношении догадывалась, но виду не подавала и сцен Кириллу не закатывала, за что он был ей благодарен.

Этой ночью Кирилл спал сладким мирным сном, и во сне ему снилась юная девушка с пушистыми светлыми волосами и удивительно ясными голубыми глазами. И Кирилл улыбался во сне, потому что такой светлой, такой чудесной, невероятно чистой и прекрасной девушки он никогда прежде не встречал и смотреть на нее было уже счастье. И хотелось, чтобы чудесный сон этот длился и длился.

21 июня 1918 г. Екатеринбург

После ареста Скороходова Павел стал осторожнее. Теперь он не заговаривал с семьей. Издали кивал, старался не стоять в карауле возле самых дверей, в комнаты их не рвался. Ждал, когда все уляжется. Но про него никто не вспоминал, на допросы не тягали, в ЧК не вызывали. Значит, не сдал Иван старого друга. Не сдал. А вот он, Павел, струсил. А с другой стороны, было б их двое, точно обвинили бы в заговоре и наверняка к стенке поставили, а может, и семейству не поздоровилось бы. Павел уже давно чувствовал недоброе. Чувствовал, но помалкивал. Не с кем ему теперь было делиться. Не с кем. А тут еще Курносов повадился с ним в смену дежурить.

А в начале июля случилось сразу же несколько важных перемен. Сперва Авдеев арестовал своего помощника Мошкина за воровство. И Павел его целиком и полностью поддержал. Мошкин был подлец, вор и хам. И туда ему была и дорога. Но, видно, слишком уж долго тянул с этим вопросом Авдеев, потому как следующим поперли с должности его самого. При Павле это было.

Явились несколько человек из Уралсовета, в том числе сам начальник Белобородов, и еще какие-то с ним, переговорили с семьей и забрали с собой Авдеева. А в комнате коменданта обосновался другой. Строгий, чернявый, сразу видно — из евреев. Павлу он не понравился, и правильно. Не успело начальство с Авдеевым уехать, как к дому подкатила машина, повыскакивали из нее латыши и прямехонько в дом.

— Товарищи, — выйдя из своего кабинета, объявил Юровский, — в связи с отстранением товарища Авдеева, разгильдяйством и тем, что были выявлены среди охраны случаи воровства принадлежащих семье Николая Романова вещей, охрана внутри дома будет заменена. С этого дня в доме будет постоянно находиться отряд наших латышских товарищей.

Павел уже успел краем глаза заметить, как они устраиваются в большой комнате на первом этаже.

— Те из вас, кто не был замечен в нарушении дисциплины, поступают в распоряжение товарища Медведева, командующего наружной охраной дома. — Павел даже выдохнул с облегчением, этот порядок наведет, вон какой, сразу всех прищучил. А то, что он теперь снаружи будет караулить, ну так и ладно. Ему же спокойнее. А даст бог, еще и Курносова попрут, он ведь тоже любил над семейством поизгаляться, чтобы он воровал, Павел, правда, не видел, но в остальном…

А потом пошла чистка. Юровский этот оказался типом пронырливым, дотошным и въедливым. Он проверил все, даже пулеметы, после чего так отчихвостил пулеметчиков, что от тех только пух с перьями полетели, а потом выгнал их с треском.

Помощника себе нового привез, Никулина, молодого, но хваткого. Такой далеко пойдет. Все молчком, а глаза — как ледяные шурупы, так и вкручиваются в нутро. Павел от него старался подальше держаться. И вот чуть не в первый день пошли Никулин с Юровским к Романовым и велели снять с себя все драгоценности, только какую-то чепуху оставили. Бывшие охранники, говорят, были пойманы на воровстве ваших вещей. А как раз накануне тот самый Юровский с Никулиным даже в саду закопанные серебряные ложки отыскали. Как только смогли? Видно, донес кто-то. Так вот, все драгоценности царские собрали, переписали и в шкатулку, а шкатулку сургучом запечатали и царю бывшему на хранение отдали! О как. И каждый день с тех пор по утрам ее осматривают. Не пропала бы. И сарай, где вещи царские хранятся, Юровский тоже опечатал, чтоб никакая сволочь не влезла. Во порядки! С семейством говорит всегда вежливо, никаких обзывательств, или частушек похабных, или песен про интернационал, ни-ни. Даже в ватерклозете теперь чистота.

Павел Юровского даже зауважал. Не могли сразу его в коменданты назначить? А то эта сволочь Авдеев со своим помощничком развели тут кабак. Ну да ничего, посидят теперь под арестом, подумают. Может, и Ваньку теперь выпустят? А вот Курносов никуда не делся.

С приходом Юровского жизнь в доме потекла тише, отлаженнее. Сам комендант приходил на службу в девять, уходил в шесть, а вот Никулин, тот жил в комендантской. И латыши жили внизу, тихо жили, без песен и ругани, словно круглые сутки в карауле.

Монашки из Ново-Тихвинского женского монастыря, что приносили пленным сливки и яйца для наследника, теперь встречаются строже и пускаются в дом с неохотой. Павел сам видел, как с ними беседовал Никулин, спрашивал, мол, а в тюрьмы другим заключенным вы тоже продукты носите?

Жалко им, что ли, что у мальчишки еда будет нормальная? Маленький же совсем и хворый. Павел однажды, еще при Авдееве, видел, как у того приступ болезненный был, да и не ходит он почти, все на коляске. И доктора к нему теперь редко пускают. Чего парня мучить? Пожалели бы, хоть и царский сын, а все ж ребенок. И княжон Павел теперь почти не видит. Марию Николаевну уж дня три не видал. И от всех этих мыслей спалось ему по ночам плохо, беспокойно. Все ворочался он с боку на бок и очень по товарищу своему скучал, по Ваньке. Как он там в тюрьме? Когда его выпустят и за что держат? За пирог? Дикость какая-то.

Из дневника Николая II:

«25 июня 1918 г.

Наша жизнь нисколько не изменилась при Юровском. Он приходит в спальню проверять целость печати на коробке и заглядывает в открытое окно. Сегодня все утро и до 4 часов проверяли и исправляли электрическое освещение. Внутри дома на часах стоят новые латыши, а снаружи остались те же — частью солдаты, частью рабочие! По слухам, некоторые из авдеевцев сидят уже под арестом!

Дверь в сарай с нашим багажом запечатана. Если бы это было сделано месяц тому назад!

Ночью была гроза, и стало еще прохладнее».

А Юровский цепким глазом следит за всем, что творится в доме. Даже прогулки царской семьи наблюдает вместе с заместителем своим, Никулиным. Чтоб не дай бог кто из них с охраной не заговорил. Боится. Только непонятно чего.