Из дневника императрицы Александры Федоровны:

«Екатеринбург.

3 (16). Июль.

Вторник.

+11°.

Пасмурное утро, позже — хорошая солнечная погода. У Бэби легкая простуда.

Все выходили гулять утром на ½ часа. Ольга и я готовили наши лекарства.

Татьяна читала мне Духовное чтение. Они вышли гулять, Татьяна оставалась со мной, и мы читали: Книгу пророка Амоса и пророка Авдии. Плела кружева. Каждое утро к нам в комнаты приходит комендант, наконец, через неделю принес яиц для Бэби.

8 часов. Ужин.

Совершенно неожиданно Лику Седнева отправили навестить дядю, и он сбежал, хотелось бы знать, правда ли это и увидим ли мы когда-нибудь этого мальчика!

Играла в безик с Николаем.

10 ½ [часа]. Легла в постель. +15 градусов».

К вечеру стало прохладно, но Павел все равно держал окно открытым. С тех пор как Ваньку Скороходова арестовали, он жил в их комнатушке один, новые охранники, приведенные Юровским, жили на первом этаже в доме Особого назначения, а оставшимся на службе после изгнания Авдеева места и так хватало. А потому никто не мешал Павлу вертеться с боку на бок возле открытого окошка. Но в доме за высоким забором царила обычная тишина, и Павел незаметно заснул, и снилось ему, что гуляет он по цветущему саду и идет ему навстречу по зеленой свежей траве прекрасная, с длинными, пушистыми, рассыпавшимися по плечам волосами Мария Николаевна. И одета она вся в ослепительно-белые одежды и сверкает так, словно вся с ног до головы бриллиантами усыпана. И улыбается ему своей ласковой, чуть озорной улыбкой. И так Павлу хорошо, так легко, весело, и идет он ей навстречу, и улыбается изо всех сил.

И так счастлив был Павел, так ему было хорошо, словно в рай попал. Вот ему до княжны всего шагов пять осталось, и она к нему руки уже протянула, и он к ней, а только вот что-то все время отвлекало Павла, мешало ему полностью насладиться этим сном, что-то тревожное и надоедливое. Павел так рассердился, что даже проснулся, и тут же услышал за окном шум мотора.

Этот шум мгновенно вырвал его из чудесного сна и заставил настороженно уставиться в окошко. Точнее, осторожненько выглянуть из-за занавесочки. За забором Ипатьевского дома определенно что-то творилось, звуков почти не долетало, но Павел буквально кожей чувствовал невидимое шевеление. «Что же это? Решили вывезти? В Москву? В другое убежище? А может, вывезут, и того?» — носились в несчастной Павлухиной голове быстрые страшные мысли. Он с ужасом таращился на дом, не зная, что делать. В панике вспоминал, кто сейчас стоит возле дома в карауле? Якимов? Да не, вроде он в дом вернулся после развода караулов. Кабанов? Курносов? Клещев? К этим не сунешься. Кто еще? Летемин?

Павел пытался вспомнить, но от страха мысли путались, и он принялся суматошно одеваться, надеясь на ходу что-нибудь придумать. Одеваться в темноте было неудобно, он то не попадал ногой в штанину, то надевал рубаху задом наперед. Руки дрожали, свет зажечь он боялся, даже дышал как-то придушенно. И тут грянуло…

Беспорядочные приглушенные выстрелы разорвали мирную тишину ночи. Заревел мотор грузовика. Но Павел все равно слышал. Все равно слышал! Он схватил с кровати ремень и в расстегнутой гимнастерке, с ремнем в руках помчался на улицу, прыгая через три ступеньки на темной скрипучей лестнице. Перебежал через улицу, и снова пальба. Он остановился, застегнул ремень, одернул гимнастерку — и к воротам.

— Летемин? Летемин? — окрикнул он видневшегося в темноте караульного. — Это я, Лушин. Пусти.

— Ты что? — раздался из темноты испуганный голос.

— Я это, Павел Лушин! Пусти, говорю! У меня срочное донесение для Юровского! Быстрее давай! — Голос его звучал взволнованно, но твердо, требовательно даже. Но Павел ничего этого не замечал, только понимал, что ему нужно, жизненно необходимо попасть внутрь. Туда, в дом!

Летемин помешкал, но все-таки решился. Из дома донеслось еще два одиночных выстрела. Павел опрометью бросился в дом.

На первом этаже в большой пустой комнате рядом с той, где спали латыши, горел свет, на пороге стояли несколько человек из охраны, из комнаты доносились голоса. Потом еще один гулкий выстрел. Павел в два прыжка подскочил к дверям. И тут же шагнул назад. От ужаса увиденного у него потемнело в глазах.

Трупы! Трупы! Кровь! Царь, наследник, царица… и девушки! Павел сделал усилие и заставил себя посмотреть, отыскать… И тут в комнате раздался крик. Жуткий, полный радости пронзительный крик: «Слав Богу! Меня Бог спас». И тут из подушек среди окровавленных тел поднялась, пошатываясь, горничная, она успела взглянуть на стоящих в дверях, раздался еще один выстрел. Павел подскочил и вскрикнул. Кто-то добил горничную выстрелом, Юровский и начальник внешней охраны дома Медведев одобрительно кивнули. По дому разнесся пронзительный собачий вой.

Павел услышал, как у него за спиной кого-то вытошнило. Его бы и самого стошнило, если бы не надо было искать княжну. Но у него было дело, и он просто не мог… Он должен был знать, должен был быть уверен…

И наконец он разглядел ее. Она лежала рядом с младшей сестрой с застывшим, искаженным от ужаса лицом, глядя в потолок своими небесно-голубыми лучистыми глазами. Ее грудь была покрыта алыми расползающимися пятнами. Он не выдержал и громко всхлипнул, словно захлебнулся.

— Эт-то еще что такое за сопли? — раздался где-то рядом насмешливо-презрительный голос. Павел оторвал глаза от княжны и столкнулся взглядом с Курносовым. Тот стоял в комнате, держа в руках, как показалось Павлу, еще дымящийся револьвер, и лицо его при виде Павла исказила лютая кровожадная ненависть.

— Царский прихвостень, сука продажная! — прохрипел едва слышно Курносов, и Павел вдруг отчетливо понял: надо бежать.

Он развернулся и опрометью бросился прочь от страшного подвала, от застывших лиц, от крови и смерти. Кто-то попался ему на пути, он оттолкнул, выскочил за ворота и побежал вверх по улице, стараясь скрыться от страшного грохота шагов за спиной.

Он бежал по темной, словно вымершей, улице, где за черными глазницами окон прятались запуганные, оглушенные революцией, террором, расстрелами и арестами люди, и понимал — никто ему не поможет, а потому бежал молча. Дышал, берег силы.

— Стой! Стой, сволочь! Все равно достану! — орал ему в спину Курносов, но Павел, задыхаясь, лишь прибавлял шагу.

— Стой, стрелять буду! — раздался сзади еще один голос.

И Павел отчетливо понял: уйти ему, после того что он видел, живым не дадут. А впереди был поворот, а там другая улица, и там была какая-то темная подворотня. Туда! Ему нужно туда!

Но добежать до поворота не получилось. Раздался выстрел, что-то горячее и злое пронзило грудь, Павел от неожиданности споткнулся, ему стало трудно дышать, боль разлилась по всему телу, лишая его воли, сил, заваливая на тротуар. Он упал, ударился лбом о мостовую. Услышал над собой голоса, какие-то нереально громкие, гулкие, потом темная тень нависла над ним.