― Расскажите мне о тутовых деревьях, ― мягко попросил Николас. Он немало разузнал о шелке, прежде чем отправляться за своим грузом. А монна Алессандра, которая тоже была отнюдь не глупа, многое поняла насчет Николаса, и преисполнилась решимости выведать еще больше.

Один из братьев Мартелли рассказал ему о шкиперах. «Ищите немца Иоганна Легранта, ― посоветовали Николасу. ― Рыжий Иоганн ― это тот, кто вам нужен, если вы отправляетесь в Константинополь». Николас искал его, но если Иоганн Легрант и был во Флоренции, то он не спешил показываться на люди. Тем временем, по совету тех же Мартелли, Николас раздобыл штурмана и рулевого, а вскоре после этого они выставили свои столы перед дворцом морского консула, чтобы нанять матросов, ― и тут уж без Юлиуса было не обойтись.

Тоби, Юлиус и Годскалк испытывали необычайный подъем и легкую эйфорию, подобно людям, захваченным ураганом. Они неслись следом за Николасом, раскинув руки, чтобы ухватить эту неимоверную гору новых событий, сыплющихся со всех сторон, и ночи напролет проводили при свечах, исчеркивая листы пергамента и приводя это все хоть в какую-то видимость порядка. Церемонные визиты, контракты, переговоры с банкирами, тяжелые сундуки, полученные с монетного двора, списки, учетные книги, регистры, ― все это множилось день ото дня. Но вот наступило Рождество, а с ним ― и небольшое затишье, поскольку Николас к тому времени обрел не слишком заметное, но вполне прочное место в иерархии Медичи. К тому времени он уже успел познакомиться почти со всей семьей. Сыновья Козимо, Джованни и Пьеро, общались с ним поодиночке, и он также нередко захаживал в дом племянника Козимо ― Пьерфранческо, и его жены Лаудомии Аччайоли. Именно монна Лаудомия подыскала ему учителя греческого языка, когда Николас решил, что хочет получить больше, чем способен дать ему Юлиус. Самому стряпчему оставалось лишь присутствовать на занятиях и следить, чтобы наставник учил всему правильно, и в глубине души он был даже этому рад. Пять лет прошло, как он окончил университет в Болонье, и многое с тех пор стерлось из памяти. Конечно, беднягу Феликса Юлиус был вынужден чему-то учить, но без особого проку, ― даже Николас, его тогдашний слуга, и то запомнил куда больше.

Болонья… Как давно все это было! Фра Людовико отправился в Рим, чтобы там донимать папу своими предложениями. Его спутники, прибывшие с Востока, как он утверждал, готовы были собрать армию в сто двадцать тысяч человек против султана, если только западный мир предоставит не меньшее войско. Папа римский поспешил предложить, чтобы монах отправился через Альпы и обратился к Франции и Бургундии, без которых никакой крестовый поход не может состояться. Посланцы согласились, но настаивали на возмещении дорожных расходов. Когда же деньги были выплачены, то оказалось, что фра Людовико желает также получить пост патриарха Антиохии. Папа вроде бы не возражал, но пока не спешил с назначением, в ожидании, чтобы воинственный монах со своей миссией добился хоть каких-то результатов. Ну, и удачи ему на этом поприще! ― заключил Юлиус. Именно такие люди и нужны Антиохии…

Даже во время рождественских торжеств дел было много, но оставалось время и для развлечений. Они привыкли к своему новому дому. Монна Алессандра больше ни с кем из гостей не заговаривала о женитьбе. Тоби, самый незаметный из четверых, вообще редко возвращался в особняк. Его монна Алессандра предупредила, что женщины легких нравов во Флоренции по закону обязаны носить перчатки, туфли на высоком каблуке и колокольчики, дабы упреждать богобоязненных граждан.

Тоби с радостью воспринял этот урок. Юлиус, который спал с ним в одной постели, утверждал, что стоит птичке в клетке ударить клювом по колокольчику, как Тоби тут же вскакивал, даже не успел протереть глаза, в полной боевой готовности…

Сам Юлиус предпочитал более скромные развлечения. Пару раз в городе он видел Пагано Дориа. Как правило, крысеныш брал с собой не меньше двоих-троих телохранителей, а однажды его сопровождала какая-то женщина под вуалью. И всякий раз, завидев нотариуса, Дориа широко улыбался и заговорщицки подмигивал. Юлиуса раздражали его широкополые, слишком броские шляпы с сомнительными драгоценными камнями, ― раздражали почти так же сильно, как слишком белые ровные зубы… Порой Пагано Дориа останавливался, чтобы поболтать с Николасом, рекомендовал ему какого-нибудь портного, таверну или торговца, у которого есть на продажу приличные тюфяки, столовые приборы или дорожные сундуки. Юлиус не сомневался, что хитрое подмигивание генуэзца означает, что тот готов в любой момент поглотить компанию Шаретти хоть на обед, хоть на ужин, ― но предпочитает подождать, пока не покинет Флоренцию. Николас, однако, не выказывал неудовольствия, что вызывало раздражение его поверенного. Он говорил об этом с остальными, и кроме того волновался, что к началу января, меньше чем за пять недель до отплытия, у них по-прежнему не было шкипера.

Приближался праздник Крещения, который всегда очень торжественно отмечали Медичи, устраивая знаменитое карнавальное шествие на виа Ларга, до самого монастыря святого Марка. Друзья, клиенты и люди, зависевшие от Медичи, подчинялись безоговорочно, когда им поручали позировать, а иногда даже выступать на таких представлениях. Никто не смел отказывать Козимо де Медичи, ― по крайней мере, в компании Шаретти, так что теперь их комната в доме монны Алессандры была завалена костюмами, а над окном какой-то остряк прицепил пару нимбов и единственное потрепанное крыло… Николас сидел в одиночестве посреди всего этого беспорядка, что-то подсчитывая, когда в комнату вошел отец Годскалк.

― Нет! ― тут же воскликнул фламандец.

― На самом деле, ― возразил священник, ― я и не собирался подвергать нападкам ни твои добродетели, ни пороки. Я пришел с вопросом. ― Он говорил совершенно спокойным тоном. Капеллан (а одновременно еще аптекарь и писец компании), он трудился так же усердно, как и все остальные, с момента прибытия из Пизы, и продолжал приглядываться к своим новым товарищам. Он уже неплохо был знаком с отсутствующим ныне Асторре, и быстро разгадал сложную простоту Юлиуса. Тоби, обладавший живым, едким умом и пытливой натурой, представлял собой куда большую загадку, и с лекарем Годскалк еще не разобрался до конца. Николас, который изначально и порекомендовал нанять капеллана, с той поры умело ускользал от пастырских знаков внимания, но в остальном вел себя совершенно свободно и откровенно.

Однако Годскалк обратил внимание, что откровенность эта имеет свои пределы, как со стороны Николаса, так и со стороны всех остальных, когда те обсуждали своего хозяина. Тоби и Юлиус, обожавшие посплетничать, вообще предпочитали не обсуждать Николаса при посторонних, ― что было весьма странно, если учесть, что бывший подмастерье был моложе их обоих, но оказался над ними главным, и это неминуемо должно было породить обиды и зависть…

Порой эти чувства и впрямь проявлялись, замаскированные под нетерпение и досаду, и все же крылось тут и нечто совсем иное, непонятное. Так, даже между собой они никогда не обсуждали женитьбу Николаса, похоже, слишком уважая Мариану де Шаретти. Также они относились с почтением к способностям фламандца и, возможно, именно для того, чтобы защитить эти способности, теснее смыкали вокруг него свои ряды.