Взрыв оглушил младшего урядника в который раз за сегодняшнюю ночь, но времени на любование результатами работы хорунжего не оставалось – среди развалин прямо возле них замелькали многочисленные тёмные тени.

Шестопал открыл огонь по перебегавшим между развалинами чёрным фигурам. А Сашка словил в рамку прицела длинный язык пулемётного огня на крыше тарахтящего метрах в ста от них ещё одного бронированного монстра, плюющийся частыми очередями куда-то в сторону. Светящаяся цепочка трассеров упёрлась в башню и, выбив череду рикошетных искр, сбросила несколько фигурок вниз, прекратив татаканье тяжёлого пулемёта. Последние несколько гильз вылетели веером, и затвор голодно чавкнул, прося добавки.

Последний магазин автоматически встал в паз – Сашка не помнил, когда расстрелять все остальные. Тельманов, яростно ругаясь и не выпуская из рук пулемёта, всё ещё пытался встать на переломанные пулями окровавленные ноги. Сашка бросился к нему, но тут со звонким лязганьем откинулся один из верхних башенных люков застывшего рядом танка. Младший урядник мгновенно принял решение – инстинктивно втягивая голову в плечи, как будто это могло уберечь от жужжащих над головой пуль, он развернулся и вскочил на измятую гусеничную полку. Из тёмного провала люка как раз высунулась голова в ребристом шлемофоне с налобной нашлёпкой чёрного с белой арабской вязью флага. Запоздалое движение ствола короткоствольного «Хеклера» в его сторону прервалось короткой очередью, плюнувшей огнём и свинцом прямо в лицо врагу. Солёные брызги в который раз за день хлестнули Сашку, а обезображенное тело нысползло обратно в темноту люка, и вслед ему полетела хлопнувшая запалом граната.

Соскочив на землю, Заставский бросился к всё ещё корчащемуся в луже крови бунчужному, но позади вдруг оглушительно грохнуло, сбивая с ног тугой, горячей волной. Что-то тёмное и огромное странно неторопливо пролетело над ним и с тугим ударом, от которого содрогнулась земля, впечаталось туда, где бился в луже крови истерзанный пулями Роберт. С натугой повернув звенящую голову, Сашка обнаружил в нескольких метрах от себя дымящуюся башню танка, зарывшуюся стволом орудия в истерзанную землю. Из-под раскуроченного погона башни выглядывала дёргающаяся рука. Младший урядник как заворожённый всё смотрел и смотрел на эту руку, она не перестала двигаться, замерев на дымящейся земле безжизненным куском плоти.

Выстрелы вокруг словно уползли куда-то вдаль, и Сашка начал пониматься на дрожащие и плохо слушающиеся ноги, сзади простучали торопливые шаги, и сознание неожиданно померкло от взорвавшейся в голове вспышки боли.

Трюм старой рыболовецкой посудины нестерпимо вонял протухшей рыбой, но вот только подобный груз ржавая посудина не видела, наверняка, последние десяток лет. Другие времена – другие ценности и цари теперь над просторами разросшегося, словно раковая опухоль, Чёрного моря.

Вовка проснулся от усилившейся качки и опустил грязные, босые ноги в плескавшуюся на полу бурую жижу, состоявшую по большей части из просачивающейся сквозь ржавый корпус забортной воды и испражнений человеческих тел, набитых без счёта в узкий трюм старой посудины. Они телепались второй день куда-то на просторах тихой, к счастью, в это время года Меотиды, так называли Чёрное море после Потопа смуглые греки-румеи на своём новогреческом диалекте. Смуглые потомки ахейцев партизанили где-то на бесчисленных островах дунайского Рога и Великого, как они его сами звали, Ахейского архипелага, существуя, как и века до того их предки, небольшими общинами. Занимались гордые праправнуки Геракла и Афины пиратством – за неимением другой альтернативы для борьбы с превосходящими их во всех отношениях «чёрными». Как, впрочем, и все осколки народов на берегах Чёрного моря. И не без успеха, кстати, так как с запада к Острову Халифат никогда ещё не протягивал свои щупальца. Кроме, конечно, приснопамятного Новоодесского десанта.

На только что освободившееся место на койке кряхтя скользнул, весь от лица до голого торса в пятнах ожогов, перемотанный грязными бинтами, каперанг-имперец, захваченный вместе с тремя моряками где-то возле самого Истанбула с подлодки, потопленной фейхутдинами береговой стражи «чёрных». Все они были самыми истощёнными, раненными и обожжёнными, но не сломленными, несмотря на частые побои и почти месячное пребывание в плену. Подхорунжий находился в плену всего пятые сутки, а выглядел не лучше имперцев: одежда истрепалась, превратившись в лохмотья, живот постоянно бурлил, требуя что-нибудь съедобное, а не то, что им время от времени кидали словно диким зверям в трюм.

Кроме четверых имперцев и его самого – все остальные были с других концов воюющего друг против друга мира. Имелось даже несколько африканских исламских сепаратистов, захваченных во время какой-то «раззии» на побережье вечно воюющего Сомалийского Рога, на которых подхорунжий таращился, как на что-то совершенно сказочное. Эта хмурая публика держалась особняком, ни с кем не общаясь без нужды. Они явно чувствовали себя некомфортно, находясь в одном да ещё и закрытом помещении с таким количеством белых неверных и предателей первозданной веры, да ещё и без оружия. Ещё присутствовали тут представители народов с завоёванных в последние годы «чёрными» территорий – сербо-болгары, новоахейцы-клефты, так же, как и имперцы, державшиеся особняком ото всех других пленников.

Каперанг залез на скрипучие, грубо сколоченные нары, неожиданно придержал за грязный рукав Вовку, собиравшегося как раз подыскать какое-нибудь более-менее сухое местечко, и, притянув к себе напрягшегося подхорунжего, тихо заговорил, в то время как матросы-имперцы неспешно и как бы невзначай встали вокруг, закрыв собой от многочисленных сотрюмников.

– Не бойся, казачок! – вымученно улыбнулся имперский офицер сквозь пятна воспалившихся ожогов и въевшиеся разводы мазута на лице. – Извини, по званию вашего брата так и не научился распознавать, хоть и союзники.

– Подхорунжий я. Мне так же и «чёрные» говорили, перед тем как то ли отпустить хотели, то ли так просто шутили, – хмуро кинул в ответ Вовка. – Вот и вы тоже не пойми шо хотите. Зачем твои служивые меня обступили? – Подхорунжий стрельнул глазами на матросов.

Все в трюме знали, куда их везут, и что их ожидает. Каждый пытался как-то выжить – получше и посуше поспать, поесть. Все знали, что смерть неизбежна и близка. И в преддверии скорой и неизбежной смерти большинство теряло человеческий облик. Примером тому было несколько обезображенных трупов, плавающих посреди трюма и уже начавших распухать в душной жаре затхлой темницы. Три тела валялись там, уже когда Вовку бросили вниз, а ещё два появились после жестокой ночной драки новоахейцев с переметнувшимися, как те считали, в Чёрный Халифат сербо-болгарами.

Ещё одна драка разгоралась, похоже, прямо сейчас: в середине трюма разгорался конфликт между кучкой сомалийских сепаратистов и многочисленными райа с западного черноморского берега. Драка закончилась так же быстро, как и началась, оставив после себя изрезанное заточенными листами металла и исколотое гвоздями тело одного из чёрных сомалийцев. Его собратья, оттеснённые вглубь трюма, где уже не было даже нар и плескалась почти по колена вонючая жижа, яростно ругались, ощетинившись такими же самодельными железяками. Победители заняли освободившиеся места, потеряв двоих – сразу же забытых и истекающих кровью в грязной воде на дне трюма, под радостный гомон собратьев.