В такси по дороге в Crown Imperial ты думала о том, каково было бы расти в Пуэрто Вальярта. Ты представляла, как ходила бы на историческое шоу, если бы была мексиканским ребенком – это делали здесь все дети, как в Штатах ездят в Six Flags[11] или музей Холокоста. Ты бы постоянно туда ходила; помнила бы практически все наизусть. Ты представила, как пошла бы туда в последний раз перед отъездом в колледж.

– Да ладно, Елена, – сказала бы ты своей красивой и обаятельной мексиканской лучшей подружке. – Это будет весело.

А она бы сказала:

– Историческое шоу? Ты прикалываешься?

Вы двое сидели бы на задних рядах и все время отпускали шуточки.

– А, ацтеки подружились с испанцами? Ну-ну, именно так все и было. – Однако в конце представления, когда огни подсвечивают сцену в цвета мексиканского флага и все зрители начинают петь, вы бы заткнулись.

После шоу твоя мама спросила бы тебя, где ты была.

– Мы с Еленой ходили на историческое шоу.

Она бы не поняла, что вы сделали это типа ради шутки, но все же всерьез, как восемнадцатилетние делают вообще всё, она бы обняла тебя и прошептала на ухо:

– О, Хезер, – или какой там мексиканский эквивалент твоего имени, – пообещай мне, что никогда не забудешь, кто ты.

В ту ночь перед сном ты думала о своей воображаемой лучшей подруге Елене и своей воображаемой мексиканской маме и о том, как ни одна из них не могла бы понять, что же такого душераздирающего было в шоу, посвященном истории Мексики. А еще ты думала о том, как, несмотря на то что этот сценарий был полностью вымышленным, что-то в нем было таким правдивым, потому что ФАКТ: самыми важными вещами не делятся; они важны только для нас.

То, как мама закатывает глаза, твое внезапное решение больше не есть красное мясо, внезапная необъяснимая грусть, которую ты почувствовала, увидев отцовскую рубашку, наброшенную на спинку стула. Ты можешь это все записать, можешь включить в книгу фактов, но правда в том, что никто никогда не сможет по-настоящему понять то хитросплетение переживаний и чувств, которое и делает тебя тобой. Это твоя частная коллекция, личный секретный язык, камешек в кармане, с которым ты играешь, когда тебе тревожно, тяжелый, как геометрия, гладкий, как мыло.

Даже тот поцелуй, украденный за кулисами школьной премьеры «Продавца музыки». Подглядывая через занавес, Гарольд Хилл прошептал тебе, Жене мэра: «Я так волнуюсь». А потом он сказал: «Мы будем помнить этот момент вечно, правда?» И прежде чем ты смогла ответить, он поцеловал тебя в губы, быстро и деликатно, – он поцеловал тебя так нежно, будто ты была бумажным журавликом, будто ты была сложена из салфеток и могла рассыпаться на ветру. После этого он посмотрел на тебя и прошептал: «Ой».

Даже этот общий опыт – по крайней мере, его истинный смысл, то, что он на самом деле значит – принадлежит исключительно тебе.

– Ш-ш, разбудишь Хезер. – Это была Джордан, в твоем номере: она ненадолго разбудила тебя среди ночи, но, услышав ее голос, ты не могла понять, как такое вообще возможно. Ты была уверена, что тебе все приснилось.

—

Наступила среда, ты проснулась, а в ванной шумела вода. Вест был в своей постели, ты была в своей, а в ванной шумела вода. На полу был лифчик, и он был не твоим, еще валялась какая-то одежда и клатч, а Вест спал в футболке с длинным рукавом, шумела вода, ты встала и подошла к ванной, шум прекратился, Джордан вышла в полотенце, улыбнулась тебе и прошептала:

– Привет.

– Почему ты здесь? – спросила ты, а она состроила смешную рожицу и сказала:

– Извини, неловко вышло.

А ты сказала:

– Нет. Почему ты здесь, Джордан?

– Я не знаю, мы вчера вечером развлекались, и Вест спросил, хочу ли я подняться с ним в номер, и я сказала да. А где ты была вчера?

– А как же Кларк? – спросила ты, а она сказала:

– Я знаю, чувствую себя довольно виноватой перед ним, но мы, наверное, все равно расстанемся, когда я уеду в Северо-Западный. Кроме того, не то чтобы я изменила ему. Мы с Вестом ничего такого не делали. Просто обнимались и немного целовались. – Когда она это сказала, ты, должно быть, изменилась в лице, потому что потом она добавила: – Не понимаю, почему ты так докопалась до меня. У нас с Вестом настоящая связь. Извини, если это заставляет тебя ревновать или типа того, потому что ты на него как-то по-странному запала.

А ты сказала:

– Фу, он мой брат, – а она сказала:

– Вот именно, фу.

А ты сказала:

– Я не могу – я не…

А Вест всхрапнул, перевернулся в кровати и посмотрел на вас двоих в дверном проеме, он улыбнулся и поморщился одновременно, а потом сказал:

– Это же две мои любимые барышни.

В этот момент ты поняла, что если немедленно не выйдешь из номера, то можешь случайно/специально выцарапать кому-то глаза, поэтому ты схватила ключ-карту и спустилась в столовую. Там ты встретила маму; она нахмурилась, увидев тебя, и сказала:

– Тебе правда стоит переодеваться перед завтраком, а не приходить сюда в пижаме.

В то утро вы с отцом отправились плавать с масками (Вест вежливо отклонил приглашение накануне), а днем ехали два часа в автобусе, чтобы посмотреть на какие-то руины.

Как тебе развалины? Они в достаточной степени развалились. Все развалилось. «Поужинаешь сегодня без нас», – сказала мама, и ты съела буррито из кафе у бассейна.

В ту ночь Вест не вернулся в номер. Ты читала свою тупую книгу о старшеклассницах в Нью-Йорке. Она была глупой и примитивной, но тебе хотелось узнать, что будет дальше.

На четверг у тебя был план.

Джордан весь день будет на лодочной экскурсии с бабушкой, дедушкой и отрядом козявок, поэтому Вест будет в твоем полном распоряжении. Ты будешь сидеть с Вестом на пляже, как если бы все было нормально, только все не было нормально, и он об этом точно узнает.

Вест постарается снять напряжение каким-нибудь тупым комментарием, а потом ты скажешь что-нибудь умное, а Вест попытается уклониться от ответа чем-то вроде «Тсс…» или «Пф». А ты не отступишь так легко, а скажешь «Серьезно? Пф?». А Вест простонет и скажет: «Еще слишком рано. Я недостаточно пьян, чтобы быть обаятельным». А ты скажешь: «Ты недостаточно обаятелен, чтобы вечно быть пьяным». А Вест