Стеклянная трубка, кислота, взрыватель, капсюль. Взрыв. Эти слова жгли мозг Тайхмана, словно огнем. Он снова и снова повторял их про себя — даже после того, как Штолленберг, сидевший ближе всех к мине, медленно отвинтил погнутый рог и бросил его в воду.

— Зачем ты его выбросил? — услышал свой голос Тайхман.

— Береженого Бог бережет.

— Интересно, почему она не рванула?

— Должно быть, какой-нибудь обкуренный работяга в Англии забыл налить в трубку кислоту.

— Может быть, он был тайным другом Германии? Я слыхал, такое бывает.

— Враки все это.

— Черт вас дери! — воскликнул Фёгеле. — Вам что, нечего делать, как только пороть всякую чушь?

Они тянули мину на буксире. Тайхман вспомнил, что, по правилам адмиралтейства, при отрыве от якорного каната мины должны дезактивироваться сами. Может быть, им встретилась как раз та самая единственная мина, которая подчиняется этому правилу?

На лица друзей снова вернулись краски. Хейне, сидевший на корме, плеснул себе в лицо пригоршню воды.

— Примите немного влево, вот так, — скомандовал он, — а теперь — вправо, вот так.

Только слепец не увидел бы «Альбатроса», но Хейне держал в руке румпель и чувствовал себя командиром. Тайхман едва удерживался, чтобы не рассмеяться, но помалкивал.

— Мина обезврежена? — крикнул старпом. Когда шлюпка подошла к борту, он спросил: — Почему вы так долго с ней возились? Их ждет целая флотилия, а они там еле шевелятся! Битых полчаса занимались с одной несчастной миной! Мы в свое время таскали их цепочками от часов, правда, Швальбер?

— Вы совершенно правы, господин старпом, — подтвердил Швальбер, который по каким-то непонятным причинам был произведен в старшины шлюпки.

Мину подняли на борт и уложили на палубе.

— Почему вы остановились перед тем, как приступить к откручиванию последнего рога? — спросил капитан.

— Нам пришлось прервать работу, господин капитан, потому что пальцы потеряли чувствительность, — объяснил Хейне.

— Я наблюдал за вами в бинокль и ничего не мог понять.

— Один рог упал в воду, господин капитан, — сказал Штолленберг.

— Черт с ним.

Они прошли в кубрик и съели остывший обед, а потом улеглись на койки, поскольку были свободны от вахты.

— Вытряхивайтесь отсюда, бездельники, война еще не закончилась, — растормошил их Швальбер. — Приказано готовить к бою глубинные бомбы. Обнаружена английская субмарина; мы теперь стали охотниками за подлодками.

— А кто ее обнаружил?

— Не знаю. Нам сообщили об этом по радио.

— Кто на вахте?

— Паули.

— У него, верно, полные штаны от страха, у этого заср…

— На этот раз я ничего не слышал, Штюве, но еще раз назовешь его так, и у тебя будут неприятности.

— Шамо шобой, — огрызнулся Штюве. — Вы с ним одного поля ягода.

— Все в порядке, мальчики, подъем.

— Он назвал нас мальчиками, вы слышали! — воскликнул Штюве.

— Напрашивается на неприятности, — пригрозил Хейне.

— Еще раз увидим здесь твою рожу, — пообещал Штюве, — и ты убедишься, что мы уже давно не мальчики.

Пока они ставили глубинные бомбы на боевой взвод, на корме появился командир и стал наблюдать за их работой.

— Мне подали на вас рапорт, Фёгеле, — сказал он. — В нем говорится, что вы проявили неуважение к старшему помощнику. В чем это проявилось? Что вы сказали старпому?

— Я сказал, что он долбанутый.

— Что?! Да вы, наверное, совсем рехнулись. Разве можно говорить такие вещи офицеру?

Ответа не последовало.

— Вам нечего сказать в свое оправдание?

— Нет.

— Значит, вы сознательно сказали старпому, что он… Ну, сами знаете что?

— Да, сознательно.

— Может быть, вы имели в виду не старпома, а кого-нибудь из своих товарищей?

— Нет, мои товарищи в порядке.

Дать бы ему хорошего пинка, подумал Тайхман. У других во время этого диалога возникло то же самое желание.

— Может быть, вы были чем-то взволнованы?

— Я, взволнован? Да никогда, командир. Это старпом был взволнован. Он тут все бегал, как козел.

— Фи, мой мальчик, какой у вас странный способ выражаться! Вам надо научиться говорить правильно. С таким выговором вы никогда не станете офицером.

Фёгеле густо покраснел. Он терпеть не мог, когда критиковали его произношение. А когда он злился, то вообще терял над собой всякий контроль и, как большинство лишенных красноречия людей, становился грубым.

— Матрос второго класса Хейне, разрешите обратиться.

— Валяйте.

— Командир, в Южной Германии слово «долбанутый» означает возбужденный, нервный, расстроенный. Именно это Фёгеле и хотел сказать.

— Это так, Фёгеле?

— Так точно, но я не был взволнован, это старпом был взволнован.

— Ну хорошо, хорошо. Только матросу не полагается высказывать свое мнение о состоянии начальника. Как бы то ни было, вы ведь не хотели нанести начальнику оскорбление?

— Нет, совсем нет.

— Я еще раз поговорю со старпомом, прежде чем сажать вас под арест.

Как только командир ушел, Фёгеле накинулся на Хейне:

— Ты что, полагаешь, мне нравится, когда встревают в мой разговор?

— Ты редкостный болван, Фёгеле. Эта твоя швабская тупость уже начинает…

— Воздух! — закричали с мостика.

Все бросились занимать боевые посты.

Флотилию атаковали шесть самолетов. Они приближались с левого борта.

Стрелка машинного телеграфа перескочила на «полный вперед».

— Огонь по готовности, — крикнул командир. Рулевой резко повернул штурвал вправо. «Альбатрос» резко накренился на левый борт, и нос его пошел вправо. Но тут вокруг моряков засвистели пули авиационных пулеметов.

Штюве выстрелил, но ни в кого не попал.

Самолеты перелетали через корабль, словно водные лыжники. Тайхман вставил вторую обойму. Штюве развернул орудие на 180 градусов, выстрелил вслед улетавшим самолетам и пробил одному из них фюзеляж. Самолет с громким всплеском рухнул в воду. Второй свечкой пошел вверх, как будто собираясь сделать петлю, загорелся, светящейся красной массой пронзил голубое небо и взорвался, как ракета в фейерверке. Тут же раскрылся парашют, похожий на маленький белый гриб на фоне небосклона. Он медленно опускался, а под ним, словно маятник, раскачивалась черная фигурка.