Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Одно из первых описаний детского праздника, состоявшегося в середине 1840‐х годов в богатом петербургском доме, принадлежит А. В. Терещенко:
В десять часов вечера стали съезжаться дети; их привозили маменьки и взрослые сестрицы. Комната, где находилась елка, была освещена большими огнями; повсюду блистала пышность и роскошь. После угощения детей заиграла музыка. Танцы начались детьми, а кончились сестричками. После окончания вечера пустили детей срывать с елки все то, что висело на ней. Детям позволяется влезать на дерево; кто проворнее и ловчее, тот пользуется правом брать себе все, что достанет… [см.: {446}: 86–87]
Даже в этом фрагменте, цель которого состояла в том, чтобы дать представление о недавно возникшем столичном развлечении, можно заметить ироническую интонацию. Со временем, как мы увидим, ирония и даже сарказм становились характерной чертой очерковых описаний детских елок.
Первоначально елка считалась только детским праздником. Взрослые (хозяева и родители приглашенных на праздник детей), конечно же, присутствовали на ней. И им елка «приносила много радости»: «Сколько привлекательного для детей в слове „елка“! — да и не для детей. Разве и взрослые не спешат в ярко освещенные залы вкусить удовольствие детского праздника?» [см.: {305}: 871]. Однако после созерцания дерева, реакции на него детей и раздачи подарков роль взрослых оказывалась исчерпанной, и, пока детвора веселилась, старшему поколению нужно было чем-то себя занять. Взрослые удалялись в соседнее помещение, разговаривали, угощались, выпивали и играли в карты.
Со временем стали устраиваться и елки для взрослых, на которые родители уезжали одни, без детей. Елки для взрослых организовывались в домах начальников департаментов, губернаторов, предводителей дворянства, хозяев промышленных предприятий, богатых коммерсантов [см.: {277}: 2–3] и др.
Да здравствует же елка! Тем более да здравствует, что к ней успели примазаться и взрослые! <…> Наступает и Новый год, и настоящая, большая, самонужнейшая елка для взрослых. Повышения, украшения, назначения, опять семейные и дружеские приношения! —
иронизировал по этому поводу И. А. Гончаров [см.: {102}: 101]. В одном и том же доме нередко проходило не одно торжество в честь рождественского дерева, а целая серия праздников, что продлевало время пребывания елки в доме: детский семейный праздник, праздник для детей родственников и знакомых и наконец — праздник для взрослых. И. И. Панаев писал в 1856 году: «Елки до того вошли в петербургские нравы, в петербургские потребности, что люди холостые и пожилые устраивают их вскладчину для собственного увеселения и забавы» [см.: {319}: 90; см. также: 384: 1–2]. В рассказе Н. А. Лухмановой 1894 года говорится о том, как родители, оставив дома больную дочку с няней, разъезжаются по «своим» елкам. Отец едет «на веселую елку к „милой женщине“», а его жена — «к одной из своих подруг на елку для взрослых, с сюрпризами, подарками, без танцев, но с флиртом, под чарующую музыку приглашенных артистов» [см.: {246}: 4]. В 1867 году журнал «Развлечение» писал о елке в доме городничего, старого холостяка, у которого на дереве вместо игрушек висели бутылки с алкогольными напитками [см.: {530}: 18–21]. Сохранились сведения о том, что устраивались даже елки для собак: в 1874 году
была запрещена статья «Елка», в которой приводилась «переписка» богатой барыни по поводу собачьей елки и вся эта затея сопоставлялась с положением бедных и голодных «двуногих» [см.: {76}: 32].
Обложка брошюры «Елка в русском собрании 4 января 1890 г.: [Стихи и рассказы]» (Варшава, 1889)
О закреплении практики устройства «взрослых елок» свидетельствуют их описания в литературных произведениях и мемуарах. Обычно «взрослые елки» приурочивались не к Рождеству, а к встрече Нового года. Они мало чем отличались от традиционных святочных вечеров, балов, маскарадов, получивших распространение еще в XVIII веке. В таких случаях разукрашенное дерево превращалось просто в модную и со временем ставшую обязательной деталь праздничного декора залы. В главе «Елка у Свентицких» в романе «Доктор Живаго» Борис Пастернак пишет:
С незапамятных времен елки у Свентицких устраивались по такому образцу. В десять, когда разъезжалась детвора, зажигали вторую для молодежи и взрослых, и веселились до утра. Только пожилые всю ночь резались в карты в трехстенной помпейской гостиной, которая была продолжением зала… На рассвете ужинали всем обществом… Мимо жаркой дышащей елки, опоясанной в несколько рядов струящимся сиянием, шурша платьями и наступая друг другу на ноги, двигалась черная стена прогуливающихся и разговаривающих, не занятых танцами. Внутри круга бешено вертелись танцующие [см.: {323}: III, 83].
«В нашей школе тоже елка зажжена»: публичные елки
Первая публичная елка в Петербурге была устроена в 1852 году в Екатерингофском вокзале, возведенном в 1823 году в Екатерингофском загородном саду, который, несмотря на то что тон здесь задавала аристократическая публика, предназначался для народных гуляний. Установленная в вокзале огромная ель «одной стороной… прилегала к стене, а другая была разукрашена лоскутами разноцветной бумаги» [см.: {164}: 96]. Вслед за нею публичные елки начали устраивать в дворянских, офицерских и купеческих собраниях, клубах, театрах и других местах. Москва не отставала от невской столицы: с начала 1850‐х годов праздники елки в зале Благородного московского собрания также стали ежегодными.
И все же главной заботой организаторов елок оставались дети. С 1860‐х годов получают распространение елки в учебных и воспитательных заведениях, что тотчас же отразилось в литературе, как, например, в ставших общеизвестными стихотворениях И. С. Никитина и А. Н. Плещеева:
Наступили святок
Радостные дни,
И зажглись на елках
Яркие огни.
В нашей школе тоже
Елка зажжена…
Нас своим нарядом
Радует она [см.: {239}: 56].
В школе шумно; раздается
Беготня и шум детей…
Знать, они не для ученья
Собрались сегодня в ней?
Нет! Рождественская елка
В ней сегодня зажжена;
Пестротой своей нарядной
Деток радует она… [см.: {339}: 262].
Широчайшее распространение получает организация благотворительных елок для бедных детей, инициаторами которых бывали как разного рода общества, так и отдельные благотворители. Проведение «елок для бедных» в народных домах, в детских приютах всячески пропагандировали и поощряли, о чем свидетельствуют обилие заметок в периодической печати, многочисленные рассказы о благотворительных елках,