данном случае с разумом космическим, вечным, посланником которого на Земле выступает черный обелиск. Разумное начало и насилие в стае происходит из-за соприкосновения с этим обелиском и далее имеет выход в цивилизацию, олицетворением которой выступает в фильме космический корабль и компьютер. Но компьютер в финальной части «Одиссеи» неожиданно сходит с ума. Это высшее воплощение разума начинает убивать членов космической экспедиции (то же самое, что делал персонаж Николсона из «Сияния»), и единственный уцелевший член экипажа вынужден его отключить и демонтировать. Сверхмощный компьютер, убийца и маньяк, умирает, напевая механическим голосом легкомысленную эстрадную песенку. Это, наверное, самое страшное место развернутой в космосе притчи, перед нами третья ипостась мира по Кубрику (она же последняя) — Безумие.

Схематически генезис сюжета в его философском измерении выглядит примерно так:

НАСИЛИЕ (злая воля)

РАЗУМ (цивилизация)

БЕЗУМИЕ (гибель)

Кто же является Богом в этом странном, искривленном насилием мире? Одна из моих студенток, Катя Федорова, сказала как-то, что Бог у Кубрика страшный. Это совершенно верно. Но удивительнее всего, что сам режиссер внятно и определенно назвал этого Бога по имени, исключая двоящиеся трактовки и спекуляции. Этот Бог — Заратустра[89], причем не в понимании христианских теософов и поэтов, например, того же Даниила Андреева, который ввел исторического Зороастра в Синклит мира[90] как предтечу Христа.

Заратустра, по Кубрику, — это бог Фридриха Ницше, бог сверхчеловека, чуждый состраданию и помощи малым сим. Дело в том, что музыкальная заставка, как и музыкальный финал всей картины, — тема Рихарда Штрауса[91] «Так говорил Заратустра». Название — прямая цитата из Ницше.

Естественно, что время подобного фильма как бы замкнуто в самом себе; это круг, где конец подобен началу и где изменения не приводят к новому качеству. В финале «Одиссеи» этот круг-яйцо материализуется на экране, и в нем оказывается «запертым» человеческий эмбрион. Однако Кубрик остается все-таки христианским художником, или, скажем более осторожно, художником, впитавшим в себя вместе со скепсисом XX века и христианскую традицию нравственных оценок. Он знает, что подобный мир, где безумие вытекает из разума, а разум имеет исток в насилии, обречен на гибель, этот мир нежизнеспособен, во всяком случае, человек в нем обречен на духовное поражение.

Теме насилия, вписывающегося в социум, посвящен «Механический апельсин», теме безумия посвящено «Сияние». Вы помните, что, когда Алекса, героя «Механического апельсина», излечили от насилия, он стал совершенно беспомощным как гражданин и биологический тип. И только «забыв» об этом лечении, Алекс вновь возвращается в лоно постиндустриального общества, став его неотъемлемой частью. Писатель Джек из «Сияния» превращается уже всецело в куклу для игры потусторонних сил. Кубрик — христианин лишь в том смысле, что дает подобному миру негативную оценку. Повторяю, что режиссер считает Богом этого мира (точнее, Князем) — Заратустру по Ницше в лучшем случае. В худшем — кровожадного демона, исчадие зла, который вдохновляет героев «Механического апельсина» и «Сияния» на их античеловеческие подвиги.

Сюжетная схема (если под сюжетом понимать смысл перипетий и событий) фильмов Кубрика приложима, как мне представляется, к любому из «фильмов страха». Замкнутость пространства подобного мира, отсутствие в нем линейного времени (текущего и меняющегося от прошлого к будущему) говорит о невозможности для героев, чьи вдохновители — мрачные демоны, к какому-либо росту и изменению. Недаром все многочисленные киномонстры есть маски, кровожадные и метафизически неподвижные. Из круга насилия нет выхода. Круг, по-видимому, — это знак любого нехристианского мира, не способного к нравственному изменению. Эпические временные «круги» «Илиады» и «Одиссеи», как и круги времени величайшей ветхозаветной книги «Экклезиаст»[92], приводят нас к древнему восточному символу: змее, кусающей свой хвост. Все уже было, и все еще будет, и «нет исхода из вьюг»[93], как писал Александр Блок. Это мир «цветов зла»[94] и «травы забвения»[95], одинаково равнодушный к палачам и жертвам.

Однако если мы определили черты «мира страха», то можем хотя бы по контрасту вычленить очертания мира противоположного, где Богом является не Заратустра, а Христос.

Для этого нам нужно взять любой заметный фильм с противоположной Кубрику тенденцией, например, «Список Шиндлера» Стивена Спилберга. Несмотря на то что после соприкосновения с темой Холокоста режиссер, по слухам, принял иудаизм, я решусь утверждать, что картина эта христианская по тенденциям, гуманистическая, если под гуманизмом понимать не только идеалы, данные миру Французской революцией, но и Нагорную проповедь Иисуса Христа.

Генезис сюжета «Списка Шиндлера» можно определить через следующие ипостаси: исходное чувство, после которого в душе героя начинаются изменения, — сострадание и любовь. Сострадание к девочке в красном пальтишке (единственное цветовое пятно в черно-белом фильме), которая спасается бегством во время погрома. Второй ипостасью мира Оскара Шиндлера я бы назвал сердце. Шиндлер творит свои дела именно сердцем, не разумом и логикой, которые заведомо подскажут не ввязываться в опасное и неприбыльное дело укрывания евреев. И разум окажется прав — в реальной жизни (не в фильме!) Шиндлер окончательно разорился. Но если итог «мира страха», по Кубрику, — это безумие, то венец христианского мира — просветление, личное духовное спасение, что и происходит с героем «Списка», помещенного после своей физической смерти в «Аллею праведных» в Иерусалиме.

Можно даже попытаться графически сравнить эти два непохожих друг на друга художественных мира.

НАСИЛИЕ (злая воля)

РАЗУМ (цивилизация)

БЕЗУМИЕ (гибель)

СОСТРАДАНИЕ (доброе дело)

СЕРДЦЕ (культура)

ПРОСВЕТЛЕНИЕ (спасение)

Я сознаю некоторую наивность построенной модели, однако искусство — в известном смысле дело наивное; «поэзия должна быть глуповата», как выразился когда-то Пушкин.

Сравнивая «китов» наших художественных миров, мы заметим, что в мире страха, несмотря на его видимую иррациональность, большую роль играет разумное начало. (Дьявол, по Библии, — «умный дух». И бесы — «умные». Они, в отличие от апостолов, знали, что Христос не великий пророк и целитель, а воплощенный на земле Бог.) Парадоксально то, что, несмотря на присутствие разума, конечный пункт развития этого