– Ты все равно остаешься ее мамой.

Кора вздыхает.

– Ава, прошло уже больше года. Двенадцать месяцев без нее, – а я порой, проснувшись, забываю об этом. А когда вспоминаю – словно теряю ее вновь и вновь… – Кора осекается, но миг спустя продолжает: – Я устала терять ее. Просто устала… Не нужно было говорить тебе это.

Я качаю головой. Хочется сказать, что я понимаю ее. Что просыпаюсь порой от кошмара и спешу к безопасности и теплу маминой спальни, и лишь посреди коридора вспоминаю, что моих родителей больше нет. И тяжесть этого осознания обрушивается на меня каждый раз как впервые.

Я хочу сказать все это Коре, но не знаю, с чего начать. И я просто неловко обнимаю ее и бормочу те же ничего не значащие слова, которые говорили мне:

– Если что-нибудь понадобится – только скажи.

Закрыв за собой дверь, я иду в спальню и достаю учебник по математике. Устроившись с ним на кровати, пытаюсь сосредоточиться на геометрических фигурах и не смотреть на кукол Сары, которые пялятся на меня агрессивней, чем обычно. Потом, закрыв глаза, прослушиваю мамино сообщение о покупке дезодоранта, наслаждаясь, как напевно она говорит: «Перезвони-и мне». Но даже это не приносит обычного успокоения.

Я трижды слушаю сообщение под жуткими взглядами Барби. Наконец мне надоедает сидеть в этой розово-голубой комнате, и я иду на кухню. Разбиваю в миску яйца, кладу масло и готовую смесь для кекса с практически истекшим сроком годности – мы с Сарой прятали ее на кухне для того, чтобы готовить во время моих ночевок здесь. Признаюсь, обычно мы просто разбавляли ее водой и объедались до тошноты.

Из-за неуклюжей левой руки я заляпала все вокруг, хотя миску роняю на пол всего лишь раз. Кекс получается неплохим. Я покрываю его сахарной глазурью и украшаю разноцветными драже – как сделала бы Сара. Облизав в ее честь лопатку, которой размешивала тесто, я втыкаю в кекс шестнадцать свечей.

Когда последняя свечка занимает свое место, до меня доходит: каждая свеча означает год.

Год жизни.

Я только что сделала самый печальный кекс в истории выпечки.

Выдернув свечки, я запихиваю его в утилизатор, чтобы острые ножи уничтожили любое свидетельство моей глупой идеи о том, что кекс способен укрепить семью.

Не в силах унять боль, я беспомощно стою в коридоре напротив закрытой двери в спальню Коры.

Между нами непреодолимая стена из дерева и боли.

В понедельник по пути в класс я рассказываю Пайпер о театральном кружке.

– Надеюсь, ты пошутила! – заявляет Пайпер. – Неужели ты предпочитаешь поднимать занавес, потому что кишка тонка играть на сцене?!

– О, да ты и впрямь примадонна!

– Была. Я была примадонной. А сейчас я хочу сказать, что мы договаривались о другом, и ты это прекрасно знаешь.

Мы стоим в дверях кабинета математики, и я делаю шаг в сторону, давая ученикам пройти. Они идут молча, кое-кто из них слабо улыбается, обходя кресло Пайпер, которое она остановила ровно посреди входа.

– Вообще-то пространство за кулисами фактически находится на сцене. Думаю, мне понравится такая работа. – Я так долго была наедине с собой, что и не помню, каково это – чувствовать себя частью чего-то большего, быть частью команды. – А один из парней…

– Парень?! – Подавшись вперед, Пайпер театральным жестом подпирает подбородок кулаком и наигранно хлопает ресницами. – Хочу знать каждую подробность!

– Да не о чем рассказывать. – Удивившись столь бурной реакции подруги, я решаю не упоминать Асада. – Он просто был вежлив со мной, вот и все.

– Ой, перестань, такие откровенные разговоры заставляют меня краснеть, – игриво шепчет Пайпер.

Перекинув сумку через плечо, я собираюсь уйти, но подруга хватает меня за руку.

– Шутки в сторону, я хочу завтра же узнать все пикантные подробности.

– С таким лицом никаких подробностей ожидать не стоит. – Я показываю пальцем на шрамы.

– Ладно, если в деле замешан парень, то, конечно, работать за кулисами лучше, чем изображать на сцене дерево. Да и я не собираюсь прокалывать волейбольные мячи в промежутках между наполнением бутылок водой. – Пайпер улыбается, и тут звенит звонок. – Видишь, мы вполне обычные подростки. Я снова в команде, а ты влюбилась…

– Я не влюбилась.

– А потом мы начнем ходить на футбольные матчи и слоняться по торговым центрам. Доктор Лейн будет гордиться нами.

– Давай не будем забегать вперед. И вообще, это не считается – жизнь, может, и обычная, но мы начинаем ее заново.

– Ава! – окликает меня Пайпер, когда я ухожу. – Моя новая нормальная жизнь была отстойной до твоего появления!

– К твоему сведению, она до сих пор отстой! – перекрикивая голоса проходящих между нами парней в спортивной форме, отвечаю я. – Но ты права, моя жизнь тоже была такой.

* * *

Когда я захожу в актовый зал после уроков, Асад жестом предлагает мне подняться к нему на сцену. Я карабкаюсь по задней лестнице – довольно затруднительный процесс, когда ты в компрессионном белье, а на коленях швы, соединяющие кожу словно суперклей.

Несколько человек уже стоят на сцене кружком, и я тихо подхожу к Асаду.

– Что это?

– Круг доверия, – шепчет он, будто раскрывая священную тайну. – Мы встаем так каждый день перед репетицией. Тони утверждает, что это нас объединяет.

– Тони?

– Режиссер. Помнишь парня, который говорил о «Волшебнике страны Оз»? Ну, который выглядит, как родной брат Лина-Мануэля Миранды, только выше и пафосней? В общем, по знаку Тони мы беремся за руки и рассказываем что-нибудь о ком-нибудь из труппы.

Я закатываю глаза, стараясь выглядеть скорее раздраженной, чем испуганной. Кажется, я ненароком угодила в самый настоящий кошмар.

Тони – он на целую голову выше всех собравшихся – выходит в центр круга, разводит руки и поворачивается вокруг своей оси. Он вновь в черном. Интересно, переоделся после уроков или весь день выглядит, как театральный полубог?

– Круг доверия. Начинаем, – торжественно произносит он и берет за руку ближайшую девушку.

Она протягивает руку соседу, и так далее. Я наблюдаю, как эта волна катится ко мне, всецело убежденная, что на мне она споткнется и рассыплется.

Когда очередь доходит до меня, Асад торопливо хватает мою ладонь, что-то шепчет и кивает на рядом стоящего парня, побуждая меня протянуть руку ему. Что ж, я так и делаю.

Вот только это не рука.

Это мой плавник. Моя клешня. Франкенштейнская рука с огромным большим пальцем, пересаженным с ноги и спекшимися в одну массу остальными. Еще она напоминает прихватку для горячего, выкрашенную в телесный цвет.