Наш план прост: я напрошусь на маленькую, незаметную роль в весеннем мюзикле – дерева или иного прославленного сценического реквизита, а Пайпер выяснит, позволит ли ей тренер подавать игрокам воду или делать что-нибудь еще, доступное человеку в инвалидном кресле. Ничего особенного, но Кора так расчувствовалась, словно я выиграла «Оскар», а Пайпер поедет на Олимпийские игры.

– Просто не верится, – говорит она сквозь слезы, когда воскресным вечером я сообщаю ей, что останусь в школе еще по меньшей мере на неделю. – Это чудо какое-то.

– Чудес не бывает, – возражаю я, кладя в сумку учебник по математике. – Это все Пайпер.

* * *

В пятницу, как только звенит последний звонок с уроков, школа «Перекресток» из обычного учебного заведения превращается в мир клубов и кружков. По пути на театральное прослушивание я оставляю Пайпер у раздевалок, дожидаться тренера.

Я протискиваю ее кресло через толпу одетых в форму спортсменов, пьющих протеиновые коктейли и брызгающих освежителем воздуха на защитную экипировку, хотя ничто не сможет перебить подростковый пот.

– Ни пуха ни пера! – кричит Пайпер, перекрывая гам.

Босые девушка и парень направляются к театральному залу, держась за руки и перепрыгивая через валяющиеся на полу пробные полосы «Глашатая Перекрестка».

Чем ближе конец коридора, тем слышнее становятся звуки настраиваемых инструментов оркестра.

У каждого есть свое место в этой жизни после уроков.

Проскользнув через боковую дверь, я сажусь в первое попавшееся бархатное кресло. Кое-кто из учеников тоже устроился в креслах, но большинство разбрелись по залу: напевают известные мелодии, сидят на сцене, болтая ногами, или громко разговаривают в проходах.

Я тоже была такой, как они, – наркоманом, зависящем от адреналина выступлений. Волнение перед премьерой, энергия театра, пробегающая сквозь меня. Свет в лицо. Темнота, скрывающая зрителей. Я знала, что в зале сидят мои родители: мама проклинает телефон, в котором не хватает места для записи спектакля, а папа невольно произносит текст роли вместе со мной.

Сцена была моим вторым домом. Там я чувствовала себя в безопасности. Живой. Уверенной.

По сцене бежит босая девушка. Та самая, которая обозвала меня Фредди Крюгером. Пайпер права – выражение лица у нее и в самом деле приметное.

Она делает несколько прыжков (до грациозности Сары ей, конечно, далеко) и кланяется парню, который шутливо ей аплодирует. Девушка треплет его волосы и вдруг ловит мой взгляд. Я не успеваю отвернуться, а она принимается шептаться с парнем, тот оборачивается ко мне.

Новость о моем появлении разлетается по залу – судя по тому, как все начинают крутить головами.

«Тревога! Тревога! Критическая ситуация! В нашем театре – Обгоревшая!»

Я вжимаюсь в бархатное кресло, пытаясь подавить чувство, которое никогда еще не испытывала в святая святых – театре. Страх.

Как я смогу подняться на сцену, если даже сейчас у меня от паники по коже бегут мурашки?

Похоже, пожар уничтожил оба моих дома.

Все кресла заполнились – кроме тех, что рядом со мной. Крепче прижав к себе сумку, я достаю наушники и уже собираюсь их надеть, как ко мне подходит парень с темными глазами и смуглой кожей.

– Тебя ведь Асад зовут?

Он указывает на коридор.

– Там я просто Асад. А здесь я Асад Ибрагим, непревзойденный осветитель сцены! – Он пафосно вскидывает руки, случайно задевая меня за предплечье. Но, как ни странно, не отшатывается в ужасе. – А ты что здесь делаешь? На прослушивание пришла или наниматься в рабочие сцены?

Мы с Пайпер решили, что я попытаюсь получить роль, а вот о втором варианте даже не подумали. А ведь это тоже считается.

– Второе, – решительно отвечаю я и кладу наушники обратно в сумку. – Конечно же, в рабочие сцены.

– Круто. Я тоже. – Он указывает на маленькую, размером с будку, комнатушку с огромными круглыми прожекторами, направленными на сцену. – Я управляю светом, так что обычно сижу там.