Что за уникальные и счастливые минуты в моей жизни — сидетьпрямо перед этим старикашкой. Любое слово, вылетавшее у него изо рта, было дляменя как нектар. Мне даже захотелось откинуть голову и положить ее ему наколени, чтобы его красноречивые сквернословия беспрерывно лились мне в уши. Ини один только старичок был столь речист. Аналогичными монологами гудел весьстадион. А какой там был накал! Стоило на поле свершиться мало-мальскисерьезному нарушению правил — как весь стадион вскакивал на ноги и принималсявозмущенно махать руками и материться, словно всех этих болельщиков вколичестве двадцати тысяч только что подрезали на дороге. Футболисты из «Лацио»не уступали по накалу страстей своим фанатам, катаясь по земле в муках боли,как в сцене умирания из «Юлия Цезаря» (стопроцентная игра на публику), а черездве секунды подскакивая на ноги, чтобы возглавить очередную атаку на ворота. Ноони все равно проиграли.

Нуждаясь в поднятии духа после матча, Лука Спагетти спросилребят, не хотят ли они «завалиться куда-нибудь».

Я подумала, что он имеет в виду «завалиться в бар». ВАмерике футбольные фанаты всегда идут в бар, если их команда проигрывает, так?Заваливаются в бар и напиваются в хлам. Да и не только в Америке — в Англии,Австралии, Германии… да везде так делают! Но Лука с ребятами вовсе не в барнаправились. Они пошли в кондитерскую. В маленькую безобиднуюбулочную-кондитерскую в подвальчике дома, в невзрачном римском квартале. Ввоскресенье вечером там было не протолкнуться. Но так всегда после матчей:фанаты «Лацио» заходят сюда по дороге со стадиона и часами торчат на улице,облокотившись на свои мотороллеры. Эти супермачо обсуждают игру и… уминаютэклеры.

Обожаю Италию.

Я учу примерно двадцать новых слов в день. Учусь постоянно —гуляя по городу, проглядываю свои карточки со словами и натыкаюсь на прохожих.Откуда в моей голове место для всех этих слов? Вот хорошо, если бы мозг решилстереть старые негативные мысли и грустные воспоминания, а на их местопоместить новенькие итальянские слова!

Я тружусь над своим итальянским, а втайне все равно надеюсь,что однажды он вдруг откроется мне — безграничный и совершенный. Однажды яоткрою рот и как по волшебству бегло заговорю по-итальянски. Тогда я станунастоящей итальянкой, а не американкой до мозга костей, которой до сих поринстинктивно хочется крикнуть «Поло!», когда кто-то зовет через улицу своегоприятеля Марко. Мне так хочется, чтобы итальянский просто взял и поселился вомне, но слишком уж много в этом языке загвоздок Почему, к примеру, «дерево» и«отель» по-итальянски так похожи (albero и albergo)? Из-за этой схожести япостоянно смущаю людей, говоря, что на нашей ферме мы выращивали гостиницы —вместо более точного и куда менее сюрреалистичного «мы выращивали деревья».Есть и слова с двойным и даже тройным значением. Скажем, tasso. Процент, барсукили тис — в зависимости от контекста. Но больше всего меня расстраивает, когданатыкаешься на откровенно некрасивые итальянские слова — как ни печально,бывают и такие. Вы уж извините, но я не для того тащилась аж в саму Италию,чтобы зубрить произношение словечек типа скермо (ширма).

Но в целом тащиться сюда все же стоило. Ведь по большейчасти итальянский — чистое удовольствие. Нам с Джованни очень нравится учитьдруг друга выражениям на итальянском и английском. На днях разговор зашел офразах, которые люди говорят друг другу в утешение. Я объяснила Джованни, чтона английском мы иногда говорим: «И я там был». Он сперва не понял — я был где?Но я пояснила, что глубокая печаль порой напоминает определенное место,становится координатой на карте времени. Заблудившись в дебрях уныния, иногда ипредставить не можешь, что когда-нибудь выберешься отсюда и окажешься в болееприятном месте. Но если кто-то говорит, что когда-то «был там», а теперь вотвыбрался, это вселяет надежду.

— Так значит, грусть — это место? — спросилДжованни.

— Иногда люди живут там годами, — отвечала я.

Джованни в свою очередь сказал, что сопереживающие итальянцыговорят: «L'bo provato sulla mia pelle», что означает «я вынес это на своейшкуре». То есть — и я тоже обжигался, и у меня остались шрамы, я точно знаю,что ты чувствуешь.

До сих пор самое любимое слово, выученное мноюпо-итальянски, — это очень простое и распространенное attraversiamo.

Оно обозначает «давай перейдем улицу». Друзья говорят этослово сплошь и рядом, когда идут по тротуару и вдруг решают перейти на другуюсторону. Это такое слово для пешеходов. В нем нет ничего особенного. Но мнепочему-то оно прямо-таки в душу запало. Когда Джованни впервые его произнес —мы тогда шли мимо Колизея, — я вдруг услышала это прекрасное слово изамерла как вкопанная, а потом спросила:

— Что это значит? Что ты сейчас сказал?

— Attraversiamo.

Джованни никак не мог понять, чем мне оно так приглянулось.Давай перейдем улицу? Но моему слуху оно казалось идеальным сочетаниемитальянских звуков. Меланхоличное «аh» в начале, переливчатая трель, мягкое «s»и тягучая завершающая каденция «ии-аа-мо». Обожаю это слово. И не устаю егоповторять. Использую любой предлог, чтобы его произнести. Софи уже с умасходит. Давай перейдем улицу! Давай перейдем улицу! Я постоянно таскаю еетуда-сюда через улицы с римскими водилами-камикадзе. В один прекрасный день этослово может стоить нам жизни.

А вот любимое английское слово Джованни — «полудурок». ЛукеСпагетти нравится «капитуляция».

B Европе сейчас идет мощная борьба. Сразу несколько городоввоюют за звание величайшей европейской столицы двадцать первого века. Будет лиэто Париж? Лондон? Берлин? Цюрих? А может, Брюссель, столица нового Евросоюза?Все они стараются перещеголять друг друга в культуре, архитектуре, политике,финансах. Но Риму нет дела до этой погони за статусом. Рим не участвует вгонках. Он лишь наблюдает за суетой и дерзаниями со стороны, абсолютноневозмутимый, словно хочет сказать: «Что бы вы ни делали, Рим всегда будетРимом». Меня бесконечно вдохновляет царственная уверенность этого города —такого целостного, крепко стоящего на ногах, удивленно взирающего на мир смонументальной высоты, понимающего, что история надежно укрывает его своейсенью. В старости мне бы хотелось стать похожей на Рим.

Сегодня я отправляюсь на шестичасовую прогулку по городу.Это не так утомительно, как кажется, особенно если часто останавливаться в кафеи подзаряжаться эспрессо и пирожными. Стартую у двери своего дома и не спешаиду по родному кварталу с его магазинами и многонациональной толпой. (Хотя втрадиционном смысле слова я не назвала бы это кварталом. Если все мы — ребятаиз одного квартала, то среди моих соседей можно встретить таких простых«ребят», как Валентино, Гуччи и Армани.) Этот район всегда был престижным.Рубенс, Теннисон, Стендаль, Бальзак, Лист, Вагнер, Теккерей, Байрон, Ките — всежили здесь. Место, где я живу, называют «английским гетто» — именно здесьостанавливались аристократы из высшего света, совершая гранд-туры по Европе.Один лондонский клуб для путешественников назывался «Society of Dilettanti» — представьте,эти люди афишировали себя как дилетантов! Выдающееся бесстыдство…